Она уже привыкла к своему «новому» имени. Оно больше не режет слух, да и было это только первые два раза. Словно бы он обращался вовсе не к ней. Глупость. А затем Марион слышит то, что так хотела услышать. Громкий, вперемешку с какой-то звериной хрипотцой, и даже шум воды не смог заглушить его. Но она желает большего, ей мало. Ей теперь всегда мало.
Ты всё еще боишься меня, Люк Келли?
А не боится ли теперь она его?
Марион со стоном отрывается от него. Нет, он сделал это сам. Она не хотела прекращать, останавливаться. Она не закончила. Женщина облизнула губы, по которым стекала ставшая неожиданно столь прохладной вода. Марион еще отомстит ему за то, что лишил её удовольствия. Ведь у них будет ещё время? Эта назойливая мысль, что он пропадет не отпускала, кружила вокруг, словно комар. Внутри слабым огоньком горят его слова: «Я не смогу». Но смог же ведь. Обер прижимает его к себе. Кажется, она прокусила ему плечо. Действительно животные, которых раскидало по разным концам заповедника, а они наконец-то встретились. Безумные в своих желания и действиях. Страшная страсть.
Марион продолжала крепко сжимать его, пока он, обессиленный, опускался вниз. Она ловит каждый его тяжелый вдох. Обер не простит его, если он сбежит. Или простит? На что француженка готова ради мужчины, что лежит под ней? Перед глазами ясная вспышка, даже и думать не пришлось. Убить. Она не позволит никому, но об этом потом. Обязательно, как-нибудь и когда-нибудь. Марион всё еще пытается держаться за ту эйфорию, что накрыла с головой, но знает ведь, что пора бы и поговорить. Не так ли?
Самочувствие?  Да её самочувствие настолько прекрасно, что стоит ущипнуть себя, вдруг это какой-то странный сон, созданный воспаленным подсознанием. Женщина наклоняется к его уху, убирая мешающуюся мокрую прядь за ухо.
- Келли, если ты в следующий раз прервешь меня, мне придется тебя наказать.
Марион тихо смеется, выпрямляясь, по-детски пошлепав ладонями по бледной груди.
Что ж, пора заканчивать с водными процедурами.
Обер не без помощи Келли вновь встает на ноги, продолжая иногда тихо посмеиваться над собой, над своей пошатывающейся походкой. Теперь от неё пахло его гелем для душа. Пахло им. Марион на секунду прикрыла глаза, стараясь запомнить этот запах.
- Послушай.
Обер, так и оставшись мокрой, в который раз рухнула на ставшую привычной кровать, заворачиваясь в одеяло.
- Давай устроим маленький блиц.
Она смотрит в потолок, пытаясь прикинуть, когда его последний раз мыли.
- Поскольку так уж вышло, что знаем мы друг о друге как-то не очень много, согласись, - и почему эти слова даются так тяжело? - То стоит слегка заполнить этот пробел, - француженка пригладила волосы, жест-паразит, - я, пожалуй, начну. Да. Потом можешь задать любой вопрос, который тебя интересует, а пока... Мне тридцать. Я из Марселя. Это не город. Это просто огромный, - Обер раскинула руки, - порт. Так вот, я в общем-то, - Марион замолчала, не зная, что еще и сказать, - в общем-то неплохо готовлю. Хотя, наверное, стоит сказать, что хорошо. Надеюсь, в этот раз ты не откажешься от моей стряпни, - какую же чушь она несет. - Слушай, Келли, - какой же странный вопрос для данной ситуации, - а тебе-то сколько лет?

Умиротворение. Вот что она сейчас чувствует. Оно разлилось по телу, делая его ватным и таким легким. Марион улыбается, слушая его голос. Раннее незамечаемые детали становились явствеенее. Келли был будто детской раскраской, которая постепенно заполнялась цветами. Марион собирала его в своей голове по новой. Почему не сделала этого раньше? Но если покопаться в своей памяти, да  перенестись в ту Рождественскую ночь, где она проявляла чудеса наглости, то Обер прекрасно понимала, что хотела тогда,  чтобы обычный патологоанатом пошел с ней, рискуя своей жизнью. Зачем? Да кто знает. Желания не всегда должны иметь причину.
- Да ты уже большой мальчик.
Марион рассмеялась, присаживаясь в кровати.  Четырнадцать лет. Она не ожидала такой цифры. Впрочем, ей было бы плевать,  даже если бы Келли сказал, что ему перевалило за пятый десяток. Возраст давно уже перестал иметь значение. Интересно,  после какого момента эта грань стирается? Наверное, стоит начинать отчет с того момента,  как появляется право смело бежать в магазин за бутылочкой чего покрепче, чем яблочный сок.
Юта? Это где жара и горы?
С георгафией чужих стран у женщины было не то, что худо, а просто отвратительно. И несмотря на то, что Обер прожила в штатах уже добрые двенадцать лет, познания страны так и остались на уровне средней продвинутости туриста.
Марион мягко положила ладонь на его спину,  поймав себя на мысли, что даже ее бледная ладонь контрастирует с его кожей.
Поразительно.
И вновь несколько глупая улыбка появляется на лице.
Мы обязательно съездим к моему отцу. Хочешь?
Но Обер молчит, отгоняя от себя эту глупую воздушность, эту женскую любовь заглядывать настолько далеко в будущее, что становилось противно от самой себя. Откуда ей знать, что произойдет да хотя бы через неделю? Нет, Марион всегда была уверена в своих чувствах,  но не чужих. Мысли и планы разных людей имеют свойство расходиться. Но это глупое и детское планирование отозвалось теплом где-то внутри. Как давно она занималась подобным? Как давно француженка вообще видела своих партнеров после секса, а тем более разговаривала с ними?  Обычно все заканчивалось по-анлийски. Либо она, сонная, лохматая, уставшая, ни капли не удоволетворенная собиралась и покидала чужую квартиру, желая забрать даже свой запах, чтобы не оставить ничего. Либо кто-то подцепеленный на ночь,  вне зависимости от пола, не без ее намеков с первыми петухами убирался прочь из ее "крепости".
Женщина потянулась, после чего обняла мужчину со спины, накидывая на него одеяло, что так нагло забрала себе.
Так почему же я не хочу уходить от тебя, Келли? А?
Марион потерлась щекой о лопатку, словно кошка. Ей хочется рассказать о себе что-нибудь еще. Но в голове такой сумбур от того, что можно сказать, что лучше не сейчас, а что и вовсе нельзя. Но зачем же француженке прятаться?  Не она ли хотела излечения своей души?
- Вскрывать трупы - это не единственное, поверь мне.
И вновь звонкий смех наполнил комнату,  что постепенно становилась все светлее от по-хозяйски проникающего солнечного света. Марион хотелось спросить и про "доктора наук", но женщина промолчала. Чувство такта? Какие глупости. Спросить - это так просто. Тяжело не получить ответ.
- Знаешь, я даже и не знаю, что сказать еще. Я много пью. И когда перепью, но начинаю либо лезть в драку, либо затевать ее, дабы влезть туда, - кажется, она покраснела. Хорошо, что он не видит,  - я решаю вопросы силой. Не с лучшей стороны меня показывает. Но сегодня я со всех сторон не очень.
И вновь смех. Она прекрасно понимает, насколько же они разные.  Или тут действует та сама фраза про проттвоположности? Марион касается губами, что еще не успела искусать, спины, поднимаясь к шее. Любопытство сильнее такта.
- Почему в прошлом?  Разве можно быть доктором медицины в прошлом?
Этот вопрос должен был звучать совсем по-другому.
Что произошло?

Отредактировано Marion Ober (2014-05-17 22:29:43)

Ей на мгновение показалось,  что он до ужаса беспомощен. Сидит перед ней, оголив душу. Она должна ценить это. И Марион ценит. Женщина поудобнее устроилась на его коленях, вслушиваясь в каждое слово. Он рассказал всё слишком быстро. Конечно,  Келли не хочет говорит всё, потому что больно. Марион потянулась к нему, чтобы в который раз поцеловать, но затормозила себя. 
Хватит. Сделай паузу.
Словно она боится, что опять не сдержится. По телу в который раз за сегодня прошлась легкая дрожь.
- Его звали Сэм, - откровение на откровение,  - и ему было десять лет,, - Марион, стараясь скрыть внутреннее волнение,  начала перебирать темные волосы Келли, пропуская их между пальцами, собирая с них влагу, - он с семьей попал в авто. Говорили, машина в смятку. Но... мальчик был мутантом. Он был покрыт чешуей, даже и браслета не надо, - Обер боялась даже моргнуть, чтобы не увидеть его лицо с огромными голубыми глазищами, напуганными до смерти,  - к нему не подошел никто, кроме меня. Его бросили помирать. Десятилетнего ребенка,- Марион сжала плечо Келли,  чувствуя, как в ней закипает ненависть, - моих рук было мало. Да и я не особо много могла... это было только начало моей карьеры на поприще травматолога. И скорее лишь металась от угла в угол, чем спасала. И... он звал маму. Спрашивал,  где она. Говорил, что любит её. Чтобы я обязательно ей это передала. А я рыдала над ним, с руками по локоть в его крови. Он умер, когда я его обнимала. Что-то шептал мне на ухо про маму, а я скатывалась в истерику, - француженка привычно пожевала нижнюю губу. - А потом я ушла в запой. Кажется, месяц. Я точно не помню. Еще умудрялась водить домой женщин, - Марион горько усмехнулась,  чувствуя желчь прошлого, - именно тогда я поняла, как бесчеловечно современное общество. И настолько отвратительны были фразы, брошенные мне с улыбкой. "Как жаль, что ты мутант" или " Вот было бы здорово, если бы ты была нормальной". Я не реагировала на это,  отвечая лишь улыбкой. Несмотря на всё, мне нравились мои коллеги. А потом я решила стать плохой девочкой, - женщина, не выдержав,  все-таки коснулась губами лба Келли. Хотя бы так, - я не буду говорить,  что Ранкор хорошие ребята. Плохие,  чертовски.  И я стала такой. Я убиваю людей, представляешь? Я пока не особо. А затем ночью ко мне приходят ночные кошмары.
Обер постаралась улыбнуться,  но вышло криво и отвратительно.
- Поцелуй меня.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-19 06:09:46)

Ей снова было мало, но Марион послушно устроила свою голову на его грудь, прислушиваясь к умиротворяющему, успокаивающему стуку сердца.
Он напряжен или ей кажется? Словно не хочет, боится чего-то. Марион не будет больше мучить его расспросами. Хватит с них с обоих на сегодня. Печали и удовольствия должно быть в меру. Второго, желательно, чуть побольше. Да и будет у них еще время поговорить о себе, разве нет? А раскрывать всю подноготную одномоментно — они что же, на допросе? Это не должно выглядеть, будто они в участке под светом ярком лампы, ждут, когда полицейский задаст ещё один вопрос, на которой лучше отвечать правду, но не всегда она первая приходит на ум, желая скрыться в глубине лжи.
- Прости, тут я не могу тебя понять. Я не знаю, что значит быть «нормальной», - «нормальный» - это слово резануло слух, пройдясь по организму слабой болью. А сейчас они разве не нормальные? - Я знала, что я мутант с семи лет. Не то, чтобы я всё детство провела среди себе подобных. Но... скажем так, человеком я не была, - Марион усмехнулась, - да и способность моя проявилась в двенадцать. Было, - Обер задумалась, - я бы хотела сказать, что странно, но это было страшно. Отец тогда проявил чудеса рациональности, - она тихо рассмеялась, - хотя он всегда готовил себя к этому. Сам потом рассказывал. Но, - француженка замолчала, чуть отодвигаясь, поднимая на него глаза, - Келли, если бы ты остался... нормальным, -  как же тяжело ей давалось это слово, - разве бы относился ко мне, как и все люди? Разве наличие такого гена что-то так сильно меняет? - разве ты был бы таким же как они?
Она боится ответов на вопросы, что сама же и задала. И вроде как и хочется улыбнуться, махнуть рукой, сказать: «Не отвечай», но все равно ждёт, словно бы подсознательно зная ответ. И кажется, он ей не нравится.
А тем временем сон подкрадывался всё ближе, хватая за пятки, поднимаясь выше, окутывая. И Марион вновь опускает голову на плечо, закрывая глаза, из последних сил борясь за то, чтобы еще немного побыть в реальности, прежде чем рухнуть в жуткий водоворот её сновидений, полных крови и страхов. Но он же рядом, ведь это поможет? Женщина уже и не помнит последней спокойной ночи. Вроде бы и привыкнуть уже должна, а душа всё равно требует спокойствия.
С работой.
Слабо проносится в голове. Что именно Келли имел в виду? Марион не хочет спрашивать об этом. Не сейчас. Да, наверное, ей интересно, что же он развел у себя в подвале. Но лишь потому, что это касается его, а не по какой-либо другой причине или же из-за чрезмерного любопытства.
- Эй, - голос до смешного сонный, вялый, - пока я не отрубилась как маленький ребенок. Сходишь со мной на свидание? Ибо от тебя я приглашения не дождусь.
И Марион вновь тихо смеется, чувствуя, что смех её становится всё дальше и дальше.