Собраться с мыслями и соображать ясно удавалось все сложнее. Она ехала на полном автомате, придерживая правый бок рукой. Адрес отпечатался в голове, словно последняя надежда на спасение. Желание выжить странная штука. Кровь уже насквозь пропитала водолазку, делая ту еще чернее, и теперь стекая на ноги. Обер что-то тихо прорычала. Никогда сидеть за рулем не было настолько тяжело. Последние силы улетучивались, словно газ из открытой банки газировки. Но несмотря на это, во рту Обер была неизменная сигарета. Дым словно придавал ей сил, хотя, конечно, это было глупостью, но француженка хваталась за все ниточки, что тащили её к жизни.
Не стоило отмахиваться от предложенной помощи. Но она посчитала, что эта дырка в правом подреберье ничто по сравнению с тем, что Линдерманна утащили из-под носа неизвестные личности в неизвестном направлении.
Его нужно вытащить. Это важнее. Я со всем справлюсь сама.
Марион поморщилась, чувствуя очередную волну простреливающей жгучей боли. Женщина выглядела еще более бледной. Кожа стала слегка землистого цвета, синяки под глазами приобрели четкость, а по вискам стекал мерзкий, липкий, холодный пот.
Просто немного потерпи.
Она словно бы пропадала, падая куда-то в бездну. В черную пустоту. А через мгновение вновь возвращалась в реальность за руль своей небольшой машинки, что несла ее в место, о котором никто не знает, никто не слышал, но именно там есть те, кто помогут. Звучало это всё как-то призрачно и неправдоподобно, но вход в городскую больницу для женщины закрыт. Она мутант без браслета, с  пулей в боку, которая, возможно, задела печень. Конечно, нагрянут копы со своими расспросами. И что Обер сможет сказать? Очередной провал, и Марион опять потеряла мысль, которая только что яркой вспышкой сверкнула в голове.
Ты не хочешь умирать.

Это поездка была до одурения долгой. Или ей так казалось? Сил не осталось вовсе. Марион тяжело дышала, перед глазами мелькали десятки мерзких, черных мушек, рука, которой она продолжала придерживать рану, словно была одета в перчатку из ее крови. Француженка откинулась голову. Казалось, что воздуха просто не хватает, словно он не доходит до легких.
Холодно.
Обер потянулась, чтобы открыть дверь, заставляя себя сделать это, наобещав самой себе то, что не сможет выполнить.
Просто выживи.
Разве в ней всегда была такая воля к жизни? О да, она любит эту чертову жизнь.
Марион просто вывались из машины, рухнув на колени. Опустив голову, женщина смотрела перед собой, не видя ничего. Она даже не могла сообразить, где находится и сколько же крови в итоге было потеряно. Было удивительно, как француженка вообще доехала. Обер с трудом поднялась и, пошатываясь, сделала пару шагов вперед, оставляя после себя кровавые пятна и грозясь вновь упасть на четвереньки.
Перед ней было до ужаса старое, пугающе серое здание. Даже утром, при пробивающихся лучах солнца, оно напоминало какую-то жуткую картину.
Слишком жутко.
Это последняя здравая мысль, что пронеслась в голове у женщины. Организм полностью переключился на автоматические действия. Марион даже не прислонилась, она упала на холодную стену, что казалась влажной или это ее кровь? Женщине потребовалось несколько секунд, чтобы вытянуть руку, цвет которой был до отвратительности белый, и найти в себе силы нажать на черный, грязный звонок. Только лишь после этого женщина медленно сползла вниз
Больше не больно.
Обер закрыла глаза, чувствуя, как всё то напряжение, которое она пронесла от банка до этого места, покидает её. Женщина прекрасно понимала, что она просто-напросто теряет сознание. Марион выжала из своего тела всё до последней капли. Будет обидно, если эта дверь так и не откроется, а она так и останется валяться здесь. Бледная, грязная, мертвая. Рука, что всё это время лежала на правом боку, соскользнула вниз, открывая взору черную зияющую дыру.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-12 09:07:16)

Руки в крови. Она не может ничего сделать. Бегает по палате, разрывая уже десятую пачку с гемостатической губкой. Это не поможет. Ничего уже не поможет. Почему никто не идет? Почему никто не хочет ей помочь? Ему всего лишь десять. Господи. Он не должен умереть. Она спасет его, прямо сейчас, пусть потерпит, пусть подержится за свою жизнь еще немного.
- Как тебе зовут?
- Сэм.
Какой тихий, слабый голос. Ты не спасешь его.
- Всё будет хорошо Сэм, потерпи немного.
- Скажите маме, что я люблю ее.
Она не должна плакать, она должна спасти его.
Больно.
Больно!
БОЛЬНО!

Она слышит, как течет кровь, шорох и скрип костей, мерзкий, оглушающий. Марион слышит весь свой организм. Каждую частичку. А затем всё тело пронзает боль. Её не с чем сравнить. Такой просто-напросто не бывает. Её захлестнуло как цунами, сметая с ног, унося в морскую пучину, в глубь. Нечем дышать. А затем Обер сквозь боль улавливает свой истошный крик. У неё еще есть силы на это? Кто-то держит. Кто-то не дает сойти с ума. И Марион хватается за это спасительное тепло. Кажется, вот-вот и боль утихнет, отпустит, но нет, та лишь сильнее окутывает женщину. Обер чувствует всё. Всё. Каждый нерв, каждую клетку, каждый волосок. Это невозможно.
Пальцы с оставшейся силой впиваются во что-то мягкое, теплое. Это напоминает человеческие плечи. Француженка не может открыть глаза. Ей кажется, что она ослепнет.
Хватит.
Хватит.
Хватит.
Но её мыслей никто не слышит. Разрывающая на части боль не утихает, лишь новыми ударами хлещет по ней, словно плетью. Это невозможно вытерпеть. И Марион не выдерживает. Она чувствует чью-то воду. Она видит ее. Всё происходит само собой. Женщина знает, что делает это сама, что её спаситель, что так бережно прижимал к себе, сейчас завопит так же, но остановиться нет возможности. Она будто бы забыла, как это делается. Лицо. Кажется, это лицо. Температура постепенно растет. Марион чувствует жар. Казалось бы, пальцы еще глубже вонзились в кожу. Воды больше нет. Сотни клеток лопаются. Она разрушает их. Уничтожает того, кто спасает её. А спасает ли?  Женщина даже не может вдохнуть.
Всё закончилось резко. Разом. Она повисла на чьих-то руках, медленно разжимая пальцы. Но Марион не отпускает. Страх, что уверенно поселился внутри, засев где-то глубоко, не позволял Обер разжать до конца руки. Теперь она может соображать, кажется. Теперь ей слышен лишь стук сердца, что постепенно утихает. Боли нет, лишь только ужасающая слабость и ощущение, что комната крутится вокруг.
Запах. Обер чует запах. Она знает его. Какой знакомый. Сигареты, вперемешку с чем-то освежающе резким. И в глубине всего этого таилась едва уловимая вонь больницы. Ответ вертится на языке, нужно просто открыть глаза. Марион выдыхает, а затем набирает полную грудь воздуха. Ещё немного больно, но как же приятно.
Француженка наконец-то решается, она осторожно, будто бы перед ней стоял монстр, открыла глаза, пару раз моргнув, привыкая к свету. Ещё одно небольшое усилие, и Обер отрывает голову от широкой груди, а затем замирает с именем на пересохших, искусанных губах.
Люк Келли.
Давай, скажи же ему «Спасибо» или хотя бы «Привет». Но она просто смотрит в глаза, не отрываясь и не стараясь что-то найти. Молчание затянулось. Его нужно было разорвать. Прямо сейчас. Немедленно. Срочно.
- Выпить бы...

Холод помещения постепенно возвращал к реальности. Комната продолжала ходить ходуном. Марион на пару секунд прикрыла глаза, пытаясь усмерить бешеное головокружение. Рука сама дернулась вниз, к правому подреберью, где всего несколько минут назад было то, что могло свести её в могилу. Да она уже была на краю пропасти. Нет, рухнула туда. И кто же так во время схватил ее за руку, спасая от неминуемой гибели? Люк Келли. Невозможно.
Всё еще холодные пальцы осторожно трогали шрам, опускать голову Обер просто боялась. Ей совсем не хотелось рухнуть с операционного стола. А именно этим сулило, казалось бы, любое движение.
Что ты сделал со мной?
Но она молчит. Не время для этого вопроса. Женщина узнает всё. Теперь-то да. Зачем ей это? Да потому что она, черт побери, была права. Этот длинный, тощий патологоанатом не такой, как серая кучка живущих от рассвета до заката. Маленькая победа над большим Люком. А так ли она ей нужна была? И такой ли он большой? Снаружи вырасти-то вырос, а что внутри? Может, там он только расправляет плечи. Тянется к солнцу, прорываясь сквозь сорняки. Она бредит.
- Зарастить...
Женщина повторила это слово, даже и не обращая на него внимания. Как же до одурения пусто в её голове. Как же ужасно, наверное, Марион сейчас выглядит. И почему это её заботит? Женщина подняла руку, приложив к этому немалое усилие, дабы привычно пригладит волосы, которые были всклокочены и скорее напоминали гнездо, чем прическу дамы.
Плевать.
Она подержала несколько секунд бутылку в руках, чувствуя, как холод от пластика пробирается под кожу. После, словно заставляя себя, Обер сделала пять-шесть маленьких глотков. Облизнув губы, Марион слабо улыбнулась в знак благодарности.
Больно, француженка сделала ему больно. Она помнит. Помнит, что потеряла над собой всякий контроль. Пузырь стыда вперемешку с обидой лопнул где-то внутри, разливаясь в Марион. Давно, как же давно, женщина не жалела, что она мутант. Француженка считала, что вязла под контроль свою мутацию. Свою безумную способность заживо "кипятить" людей, заставляя их кричать, мучиться, умирать с воплями на губах. И что же? Обер вытянула вперед руку, касаясь теплой кожи Келли. Теплой. Почему ей всегда казалось, что он холоден, как камень, как безжизненная ледяная глыба. И только ли в бледности было дело?
- Больно? - Марион знала, что больно. Разум еще помнит крики тех, кого она убила. - Не отвечай, - женщина усмехается, злясь на себя, но так слабо, что этого почти незаметно, - знаю, что больно. Что ж, теперь и ты знаешь, что я могу. Хотя, тут нечем гордиться. Зачем человеку оружие, с которым он не может совладать?
Пустая болтовня.  Когда-нибудь она покажет ему что-то более безобидное. Цветок изо льда слепит. Только зачем? Какие странно-детские мысли.
- Неделя? - память тут же начала рисовать картины несколько часовой давности. Дымовая завеса, стрельба, Оуэн. - У меня нет недели.
Марион  хотело было дернуться было, дабы вновь ринуться в бой, но это было одной из самых идиотских идей, если учесть, что состояние своё женщина оценивала трезво, понимая, что ей еще лежать и лежать, да плевать в потолок. Но нет. Рвется в бой, глупая женщина. Конечно, у неё ничего не вышло. Так и осталась на месте, будто бы прикованная. Слабость неподъемным грузом навалилась сверху, придавливая, не давая и шанса. Мари тихо засмеялась, чувствуя неприятный ком в горле. Женщина знает, что сделать, дабы он пропал, отпустил.
- Холодно.
Плакать на глазах у своего спасителя — что за заезженная сцена из дешевой мелодрамы. Но всё-таки слеза скатывается по щеке. Она счастлива, что всё еще дышит.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-13 00:41:17)

Она мола смотрит, выхватывая на его теле слишком яркие на фоне белоснежной кожи алые пятна. Марион знает, откуда они, и тешит себя мыслями о том, что скоро пройдет, скоро заживет. А внутри все прожигается стыдом насквозь. Какое отвратительное, давящее чувство вины. Ей вновь хочется пригладить волосы, успокаивая себя, но рука остается безвольно лежать. Обер напоминает себе здоровый кусок мяса, который более-менее  еще что-то соображает. Она находится где-то на грани между бодрствованием и сном. Хочется провалиться в умиротворяющую тишину, закутаться в тьму и заснуть. Забыть о проблемах, о том, что только что произошло, о том, что висела на волоске, о том, что её спас Келли, о Линдерманне, о Ранкоре, о себе. А проснуться следующим утром. И Марион будет не одна. Он же не бросит её? А вдруг это будет первая ночь за долгое время, лишенная кошмаров?
Обер растягивает губы в доброй улыбке. Даже это дается с трудом. Ей ничего не хочется говорить, хотя, наверное, стоит. Но пусть говорит он. Его голос успокаивает. Кажется, женщину сейчас успокаивает всё. Она всё-таки опустила глаза вниз, осматривая место, где пуля прошла насквозь, пробив ее. Красный, выпуклый шрам. Ещё один.
Марион была невнимательна. В этом была проблема. Она могла бы избежать этого. Не нарушать его покой. Господи, да почему это так волнует? Нужно позвонить, узнать, всё ли хорошо. Они все живы? Они смогли их догнать? Но телефон далеко. В машине. Нет. Нужно просто начать думать о себе. Это же так легко. Невозможно.
Марион согласно кивает на указания Люка. Да, она воздержится от движений просто потому, что даже руку поднять не может без громадного усилия над собой. Ей хочется говорить. Поблагодарить, извиняться, а она продолжает молчать, вылавливая каждое движение Келли.
Ей хочется сказать, что она доберется сама. Но это будет такой явно ложью, так что лучше просто смириться с фактом того, что худой, словно тростинка, Люк, вскинет на себя ношу подобную Обер. Марион тут же прикладывается лбом к плечу, закрывая глаза. Кажется, она даже отключилась на несколько секунд. Ему тяжело, это чувствуется. Но женщина не боится, что они рухнут вниз, собирая каждую ступеньку, преодолимую с таким трудом. Почему? Она доверяет ему.
Как только её опустили на мягкую, чертовски мягкую, как ей тогда показалось, кровать, Обер выдохнула, стараясь притянуть к себе как можно больше тепла.
- Необходимое? - вновь оказавшись где-то в своем подсознании, шелохнувшись, Марион заставила себя открыть глаза, уставившись в потолок, - Келли, захвати сигарет. Я до смерти хочу курить, - маленькая передышка,  - только не читай мне нотаций.
Легкая головная боль дятлом застучала в правом виске. Это было несравнимо с тем, что она перенесла. Но, кажется, спокойный сон откладывался на неопределенный срок. Только сейчас Марион осознала, что грязная одежда, вместе с кобурой давит на нее. Не дает отдохнуть. Дурацкие привычки.
- Люк, - ей очень хотелось вынуть тянущую книзу Беретту самой, но она лишь положила на «друга» руку, ощущая верный металл под рукой, - ты не мог бы хотя бы снять кобуру...
А затем Обер услышала тот вопрос, который ждала. Не то, чтобы ей не хотелось на него отвечать. Марион не хотела расстраивать Келли. Нарушить его одиночество и покой оказалось куда проще, чем он думал. Люк не спрятался от всевидящего ока.  И она не хочет ему об этом говорить.
- Давай, начнем с того, что ты можешь называть меня как угодно, - назойливый дятел пару раз сильнее ударил по виску, отчего Обер поморщилась, - а закончим... - француженка замолчала, облизывая вновь пересохшие губы, - наши связисты и хакеры. Мне нужно было место, где меня подлатают. Срочно и без вопросов. В городскую больницу мне вход заказан, - как же тяжело долго говорить, - копы меня бы добили, узнав, кто я есть. Хотя бы за то, что я мутант без браслета. Было дано указание найти мне ближайшее подобие больницы, где мою жизнь продлят еще на немного. Мало ли, когда я получу пулю прямо в лоб, - и вновь несколько секунд молчания, - ближайшим местом оказался ты, Келли. Твоя... берлога. Прости. Я... - что сказать, как успокоить, - тебя никто не тронет. Я обещаю.
Не хватало только фразы о том, что она защитит его. Да, развалившись на кровати без сил, неспособная даже говорить.
Главное, чтобы не было хвоста.
Эта мысль озарила ее, словно яркая вспышка молнии на ясном безоблачном небе, но женщина промолчала. Она ведь никого не видела за собой, значит, всё в порядке. Всё отлично.

Всё хорошо. Тревога постепенно улетучивалась. Вместо нее тело наполнилось какой-то удивительной и расслабляющей ленью. Правда, головная боль совсем не хотела проходить, продолжая терроризировать висок, вместе с тем перекинувшись и на глаз. Но даже это не помешает ей. Несколько часов отдыха, и Марион вновь будет как огурчик. Слегка вялый, чуть пожелтевший, но ничего, это пройдет. Сейчас, совсем немного осталось. Просто отмыться, снять эту стягивающую одежду, что так мерзко пахла кровью, а затем скрыться под одеялами. Интересно, у него найдется еще парочка?
Как только тяжесть Беретты покинула её тело, Марион показалось, что она способна взлететь, хотя на деле, сил хватило бы только умыться. Обер сможет встать, хотя даже сейчас француженка представляет, как сильно закружится голова, как только женщина сядет и опустит ноги на пол. Ей немного неловко просить помощь, но всё-таки рухнуть в ванной и разбить головой, пока еще целой, раковину совсем не хотелось.
- Просто постой рядом, - Обер готова приподняться, - не хочу рухнуть и разгромить тебе всё.
А затем тело словно застыло. Она перестала дышать. Марион смотрит перед собой. Смотрит на него. Но перед ней пусто. Почему?
Я не верю тебе.
Почему эти слова так сильно задели ее? Зачем женщине его вера в неё или ей? Может, потому что сама она говорила правду и ничего кроме. Может, потому что доверилась ему, отдала свою жизнь в руки двухметрового доходяги, похожего на вампира из дурацких фильмов. И теперь Марион хотела того же взамен. А что же получила?
Я не верю тебе.
Как же сильно резанули эти слова. Беспричинно и необоснованно. Почему именно сейчас нет сил? Почему она так беспомощна? Слишком много вопросов. Казалось, головная боль лишь усилилась. Разум пытался выискать ответы, тщетно стремясь понять. Ничего не выходило. Только огромная волна недоумения, негодования, обиды, в конце концов.
Марион прекрасно осознавала, что ей не стоит этого делать. Что те силы, которые она накопила за жалкие минуты отдыха, не стоит растрачивать на такое. Но желание выплеснуться было сильнее, чем попытка здраво мысль. Тонкие пальцы сжимаются в кулак, который, казалось бы, стал еще меньше. Сейчас женщина слишком медленная. Энергия практически на нуле. Она будто разряженный телефон, что работает на последнем издыхании, прежде чем погаснуть. Однако, Обер всё-таки обрушивает на него остатки своих сил, впечатывая их туда, когда смогла дотянуться, на секунду чувствуя ликование, прежде чем завалится обратно. Ей безумно хотелось ударить прямо по этому безразличному, равнодушному, как ей чудилось, лицу. Но, увы. Этот парень был слишком высоковат для неё.
Марион вновь тяжело дышать. Ноющая боль, что мгновенно появилась в руке, разнеслась по телу. И почему она вечно пытается казаться сильной? Почему пытается решить всё побоями? По-другому люди не понимают.
- Пошел нахуй, Келли.
Снова эта чертова слабость. Снова секундные провалы в сознании. Пусть теперь отмывает её сам, иначе она изгадит всю кровать своей кровью.
А меж тем в голове появилась новая яркая вспышка-мысль: «Неужто он тут живет?». Это было последнее, о чем Марион подумала, рухнув опять в темноту, дабы через несколько секунд вынырнуть вновь.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-13 07:09:47)

Откинуть голову, раскинуть руки, глаза можно не закрывать, вокруг всё равно ничего не видно, потому что вокруг ничего нет, и качаться на волнах кромешной тьмы, ощущая её холод и сумасшедший магнетизм, силу, затягивающую внутрь. А ты и не против. Совсем.
Она так и не сообразила, сколько же времени бороздила черноту своего подсознания. Видимо, недолго, судя по тому, что ставшая привычной слабость не отпустила, продолжая придавливать громадным булыжником. Женщина дернулась, будто пытаясь его скинуть. Нет уж, слишком тяжело.
Мокро. Вот что отпечаталось в ее голове, пока Марион с трудом человека, что встает в понедельник рано утром на работу, открывала глаза. Француженка хотела была повернуть голову, сказать что-то, может, даже очень важное. Но Келли бросил свою ношу, то бишь её, незамедлительно скрывшись за дверью-в-углу. Это игра в прятки? Если так, то она не может играть.
Француженка словно верный пес, занявший, о ужас, хозяйскую постель, взглядом буравила дверь, терпеливо ожидая, когда же та откроется. Ей нужно было что-то сказать, но Обер уже и не знает, может, лучше молчать? Она бы ушла, если бы он попросил. Пускай бы пришлось ползти по стене, останавливаясь каждые жалкие тридцать сантиметров, пускай. Женщина бы не уехала далеко, но Марион покинула бы его территорию. Перестала мозолить глаза. Так почему же не просит?
Он наконец-то выходит. Что ответить? Она не знает. Внутри обрезали какую-то ниточку. В виске до сих пор отдает фраза: «Я тебе не верю». И что? Да и что в конце концов?!
- Сколько, - Марион почти не слышит свой голос или не хочет слышать. Ей больно, до сих пор, - сколько ты хочешь на этот раз?
Молчи!
Обер прикрывает глаза, когда влажное полотенце коснулось лба. Она не прочь сейчас опуститься в ванну, полную ледяной воды. Смыть с себя разочарование хотя бы к самой себе.  Даже если он назовет жалкую сумму в пять баксов, Марион всё равно расплачется, как дитя. Тихо, иногда содрагаясь, обняв себя за плечи. Она рыдала так над умершими животными в детстве.
Почему именно Келли, почему не любой другой мужчина? Почему именно он? Отчего этот доходяга, корчащий из себя равнодушие, заставляет сердце кровью обливаться. На Марион нахлынули воспоминания Рождественской ночи.
Когда он последний раз ел то, что называется домашней едой?
- Я рвану отсюда только с твоего пинка, уж прости, но я собираюсь проспать на этой кровати хотя бы часа три, - голос вернул прежние очертания, - а ты словно кривляешься. Словно хочешь, чтобы я вызвала своих «друзей». Но мы же большие детки и решим всё как-нибудь сами.
Марион замолчала, но ей еще многое хотелось сказать. То, что не вылилось тогда, в морге. Привычное движение, она опять кусает губы.
Не отворачивайся. Смотри на меня.
- Я хотела врезать тебе еще тогда. Тогда сил бы у меня хватило на нечто большее, чем... - Обер даже ударом не могла это назвать. - Неважно. Наверное, хотела сломать тот щит, что ты создал вокруг себя. Зачем? Да кто меня знает. Я не хочу лезть в твою душу, но делаю именно это.
Марион чуть приподнялась в кровати, принимая полулежачее положение, облокотившись на  на спинку. Как же нелеп бы ее вид. Ни грамма косметики на всё ещё мертвецки бледном лице, русая, вьющаяся копна, безобразно спутанная чем-то напоминала львиную гриву и наинелепейшее нижнее белье, усыпанное значками Супермена. На удачу, которая отвернулась от ееё. Если бы не полнейшая плачевность ситуации, ей было бы стыдно. Тридцать лет, а носит не пойми что.
- Ты до одурения одинок. Может, я неправа,  но я говорю то, что вижу. Ты мне нравишься, Люк. И я ни за что не поверю, что ты равнодушен ко всему, что тебя окружает. Это твоя любимая маска, что ты цепляешь на лицо каждый раз, когда ситуация выходит из-под твоего контроля. Я в таких ситуациях, как видишь, бью, - слабая усмешка, - но...
А что она хотела сказать в итоге? К чему эти глупые заунывные речи. Ей просто нужно выговориться. Марион вновь жует и так до ужаса искусанную нижнюю губу.
- Это я к чему, - Обер прикрыла глаза, - можешь иногда мне звонить, когда уж совсем плохо.
Она где-то на верном пути, не так ли? А к чему Марион стремится? Разбить его хрустальный мир? Его шар-оболочку? Да. Вандал, ворвавшийся куда не звали. А ради чего? Чтобы видеть настоящего Люка Келли. Неужто она поступает так со всеми, кто близок ей? Пробирается под кожу, выискивая душу, стараясь заполнить всё своей добротой  и теплом. Даже тех, кто отказывается. Или этого достойны избранные? А близок ли ей Келли? Он избранный? А может,  она просто хочет подарить ему зотя бы жалкое подобие друга?

Отредактировано Marion Ober (2014-05-13 12:38:42)

Не перестанет. Уцепилась, словно клещ. Может, она и паразит. Может, её нужно вырывать с кровью. Но разве Марион причиняет вред? Да, наверное. Ей не понять. Она прет вперед, словно танк. Ей виднее, ей лучше знать. Разве нет?
А действительно, зачем ей это надо? Женщина знает ответ на этот вопрос. Знала, как только увидела его. Он просто зрел в ней, словно яблоко. И именно сейчас этот плод рухнул на землю, готовый к тому, чтобы его надкусили — произнесли. Но Марион молчит. Ещё чуть-чуть. Нужно еще подождать. Пока что рано, а затем она ему всё объяснит.
- Ты мне нравишься.
Она вновь повторила это, вкладывая столь разный смысл в эти слова, что кружилась голова. Марион не врёт. Смотрит своими глазами, что с каждой секундой напоминали болото всё сильнее — затягивали, не позволяя жертве вырваться. А что же Марион будет делать, когда поглотит его с головой? Никогда не заглядывала в будущее. Потому что планировать что-либо оказывается так бессмысленно. Вечно судьба делает так, что твои планы рушатся, как карточный домик, преподнося тебе другие подарки. И сегодня её подарок Келли.
Я смогу. Я буду.
Но Марион молчит, продолжая смотреть. Кажется, её глаза стали еще больше, а где-то там, в глубине плещется огонек. Лети же к нему, мотылек. Опали свои крылья. Господи, да что же она творит. Да как вообще так получилось? Как всё так обернулось? А не боится ли он её? Или боится себя? Обер заглядывает в самую душу. Хочет узнать, что там творится на самом деле. Но никто её туда не пустить. Она может разбиваться об эти стены в кровь, ей не откроют дверь, пока не захотят.
Марион в который раз удивляется, что Келли теплый. Он проявил слабость, хватай его, вали, устрой нокаут. Но француженка ждёт. Чего она всё время ждёт? Чуда? Кто-то сойдет к ним с небес и разъяснить, что, чёрт побери, сейчас происходит? Да нет же! Им самим придётся копаться в этом. И если Марион, не смотря на свой страх, прыгнет туда с разбегу, то Келли никогда это не сделает. Его нужно толкать, держать, убеждать. Хотя и это бесполезно. Неправда ли?
Да почему же ты так самоуверенна? Кто научил тебя этому. Почему ты лезешь туда, куда не просят.
Хочу.
Он не убирает руку, а она наслаждается этим теплом. Келли тоже человек, который умеет его дарить. Да. Теперь можно. Марион ответит ему «зачем».
Обер оттолкнулась от спинки кровать, тяжело выдохнув. Это поглощающая слабость начинала раздражать, но Марион делает над собой усилия. Вообще, она хотела его обнять, но, скорее, просто повисла на нем. Это неважно. Ей тоже есть чем поделиться. Это его сердце или ее?
- Отец говорил мне, что всех спасти невозможно, - француженка закрыла глаза, - но плевать я хотела на его слова и каждый раз тащила в дом всякое животное, что находила на улице. Наш дом напоминал зверинец, - как давно она обнимала кого-то, отдавая себя? - Ты брошенный зверь, Люк. А я нашла тебя. Вот зачем.

Это всё твоя прихоть.
Нет! Это не так! Кто защитит его? Кто ему поможет? Кто его спасет? Его нельзя оставить, нельзя бросить. Посмотри  на него, он же весь изранен. Он боится. Лает, кусается, не доверяет, потому что ему больно. Покинуть его вновь невозможно. Хоть он и оставил на ней следы своих зубов, она все равно тянет к нему руки. Пускай укусит еще раз. Заживет.
И до чего же странно, что он замер, что не отталкивает её. Женщина слушает его дыхание, его сердце. Всё хорошо, видишь, всё хорошо. Но если она пытается успокоиться, то почему организм реагирует совсем по-другому? Ей нужно больше воздуха. Марион, сама за собой не замечая, уже давно дышит всё чаще, а сердце отбивает ритм за сто.
Она не хочет, чтобы он перестал быть Люком Келли. Ей невыносимо, что он один. Но таких же десятки, сотни, тысячи. Чем же этот мужчина добился того, что засел где-то глубоко, уцепившись всем, чем можно? А Марион и не пыталась оторвать. Чем?..
Он не утопленник, а она не его спасительный плот. А может, всё так и есть? Женщина не хочет, чтобы этот «зверь» утонул. Тянет его на берег, когда тот стремится обратно в беснующуюся пучину.
Не выйдет.
Марион послушно поднимает голову, тут же чувствуя как сейчас горит его взгляд, прожигая её. Она лишь на секунду забывает, как дышать. Ей это знакомо. Где-то давно в чертогах памяти уже было это.
Почему она не верит мне? Почему не любит меня?
Слишком давно, Обер и не вспомнит, не захочет этого. Растопчет то дурацкое воспоминание, что отдает чем-то ноющим в груди. В этот раз так не будет. Не загадывай. Никогда.
Его губы мягкие. Не такие до жути искусанные, как её. Горький. Его вкус отдает легкой горечью. Она захочет больше, разве он не понимает? Разве не знает? Да откуда ему знать. Марион постепенно становится более жадной. На щеках пробивается едва заметный румянец, болезненно яркий на фоне её белой кожи. Стоит ли кричать себе «остановись»?
Он уже не теплый, он горячий. Или ей кажется? Рука тянется к халату. Он ей мешает. Знакомая волна напряжения прокатывается по телу, замирая где-то в паху.
Тормози.
Поздно. Марион не знает, как останавливаться. Не хочет знать. Пускай он ее остановит. Ладонь все-таки прорывается через белую ткань. Горячо. Пускай, если ему хватит сил.

Боль, когда он задел шрам, была почти незаметной,  утонув в том возбуждении,  что захлестнуло с головой, затягивая, распаляя, сжигая, не давая возможности остановиться, отрицая её.
Нет.
Она тянется за его губами, не понимая,  почему должна ждать. Марион не хочет. Он ей нужен прямо сейчас.  Не стоит лгать самой себе. Женщина боится. Ей страшно, что Келли вновь вытолкнет её за пределы своего мира, за свою стену, что дала трещину, и больше не пустит. Боится потерять то, что так неожиданно для себя, да и для него, может быть, нашла. Поэтому Марион хватается за него, не способная принять паузу, не принимая отказа от этого желания. Не сейчас. Не так. Ей нужно больше уверенности,  больше его тепла, больше самого Келли.
Я не могу ждать, разве ты не видишь. Не чувствуешь.
Всё он знает. Но из-за своих смятений Марион не может понять, это волнение за неё или страх?  Она сжимает его руку, слабо, ведь Обер мало на что способна сейчас. Где же вся её сила, так нужная сейчас. Сейчас француженка напоминает себе слабую, ни на что негодную женщину, которой никогда не была и не хотела быть.
Не отпускай.
Но Марион молчит, тяжело дыша,  не смея отвести от него глаз. Ей кажется, они стале глубже, темнее. Она тонет? Ушла с головой. И готова погружаться дальше. Только не всплывай.
Поцелуй слишком короткий, ей этого мало, но он обрывает его, оставляя Марион расплавленную, горячую, не давая то, что ей нужно - себя.
Не нужен ей уже ни алкоголь, ни сигареты. С помощью первого она бежит от своих кошмаров, от своего одиночества,  а иногда и от реальности.  Но сейчас-то ей это зачем? Остатки разума расплавились от бешеного ритма сердца, от страсти, что сжирала обоих. Ей наплевать на то, что еще несколько минут назад у нее была сквозная дыра, из-за которой женщина могла, да и отправилась бы, на тот свет,  наплевать на ту слабость,  что не отпускала. Плевать.
Марион чуть приподнимается, крепче обнимая Келли, слегка наваливаясь на него тяжестью своего тела, касаясь  горячими губами шеи, поднимаясь выше. Главное не обжечь.
- Я тебя хочу.
Банальная до одури фраза, но она вырывается сама. Не отпустит.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-14 10:22:50)

Это  будет недолго. Не потому что  ей так хочется. Марион будет мало его. Странный худой великан забрался куда-то под кожу, разливаясь там бешеным поток эмоций, бывший для неё загадкой. Обер полностью потеряла способность мыслить. Да, надолго у неё просто не хватит сил. Эта мысль бьется слабым отголоском где-то внутри.
Только не отступай.
Он чертовски нежен. Это так странно для женщины, что так и не выросла дамой. Так и осталась чем-то с мужскими за замашками. Именно поэтому тонкие пальцы,  что охватила легкая дрожь нетерпения, вновь ринулись за борьбу со столь ненужной белой, чуть шероховатой на ощупь, тканью. Как же сейчас ей это всё мешает. Она тихо рычит, когда пуговицы не поддаются, тянет в сторону, желая вырвать, да и вырвала бы, если бы могла,  если бы не чувствовала,  что каждую секунду может рухнуть куда-то вниз, в черную бездну. Женщина наконец-то расправляется с халатом,  с легким треском оттягивая ткань назад. И вновь головокружение, столь незаметное, но сигналящее о том, что у них нет времени ждать. Не сейчас. Потом. И если Марион держится на этом безумном желании, то ему стоит быть смелее.
Забудь про то, что я могу пойти по швам.  Если я забыла. Посмотри, разве ты не видишь, я все исполосована шрамами.
Не видит. Им некогда замечать мелкие детали. Она покажет всё потом. Ведь будет это самое потом? До каких же маленьких размеров иногда сужается мир. Оставляя за рамками волнения,  проблемы, мысли. Какая же приятная легкость.
Он тяжелый. Марион никогда бы не подумала, что настолько. Или для неё сейчас  всё так ярко. Эта тяжесть приятна. Дыхание в который раз перехватывает от очередной волны возбуждения. На этот раз вела совсем не она.
Тело покрывается маленькими солоноватыми капельками. Француженка медленно провела языком по  пересохшим губам. Всё еще жарко. Марион слегка потряхивает легкая дрожь. Ей тяжело дышать, правый бок ноет слабой, тянущей болью, но ей всё равно.
- Вот видишь, - голос слабый, тихий. Она может говорить громче, но будто боится разрушить что-то, - всё нормально.
Обер убирает со лба Келли прилипшие пряди. Его волосы мягкие, это ещё одна вещь, о которой Марион никогда бы и не подумала. Мягкие. Она вновь закрывает глаза. Кажется, это действительно её предел.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-15 00:21:56)

Стоит ли засыпать? Не рассеется ли эта атмосфера умиротворения, спокойствия... и чего-то еще. Едва уловимого, хочется поймать за хвост. Это ли не синие крыло чудится ей?
Она только хлопает глазами, ловя его взгляд. Молчит, смотрит, теперь-то можно выхватить мелкие детали. Обер никогда не присматривалась к нему, словно бы получив достаточно, первый раз увидев его. Но, как оказалось, этого было мало, и сейчас ей непременно стоит заполнить пробелы.
Марион совершенно не сопротивляется, не только потому, что не хочет, окутанная заботой, она чувствует себя как дома, в Марселе, но и потому, что силы покинули её вновь. Прямо как тогда, после этой дикой боли, что принесло «лекарство» Келли. Женщину передернуло от вышедших на передний план столь недавних ощущений. Наверное, подсознательно француженка хотела спросить его: «А что ты сделал со мной?», но она не будет. Ей не нужно это знать, она не хочет этим больше пользоваться. Марион еще рано лезть так глубоко в его мир. Она просто встанет рядышком и будет ждать, пока он сам позовет её, покажет, расскажет, доверится. Быть может, этого никогда и не случится. Что ж, пускай так. А пока Марион будет его защищать. Они поменялись ролями. И Обер не страдала от этого. Женщина обещала этому брошенному зверю, что сбережет его жизнь. Его никто не тронет.
Ей не хочется врать, но и говорить правду. Однако, промолчать Марион тоже не может. Волнение за неё — это приятно, и как-то даже непривычно, неожиданно, странно. Всё сейчас странно, но принимается с поразительной лёгкостью.
- Немного. Не бери в голову. Просто ноет.
И впрямь ничего необычного, тянущая книзу боль, надоедливая, но не более. Марион вновь откладывает свой сон. Некогда ей спать. Она ещё не готова. Хоть и обещала сама себя. Неужто этот мерзкий страх поселится внутри навсегда? Марион будет боятся упустить его постоянно? Да, возможно, это оправдано. Но имеет ли француженка на это право? Эмоции не спрашивают, они появляются.
- Кто-то запрещал мне пить и курить.
Женщина усмехается, отбирая у Люка зажигалку. В пальцах осталась слабая дрожь, поэтому огонь ей удалось добыть с пятой попытки. Слабое, дрогнувшее пламя, и вот вверх, к потолку, поднимается белая, извивающаяся струйка. Ей нужно сказать кое-что ещё. И Марион прекрасно понимает, что всё волшебство тут же пропадет. Обер сжимает губами фильтр,затягиваясь, пытаясь вытянуть из сигареты всё.
Молчи.
Умоляет всё внутри неё. Но это же реальность, как от неё сбежишь. Да и почему она не может сказать ему. Не поймет? Опять уползёт в свою раковину?
Марион протягивает Люк наполовину скуренную сигарету, пепел на которой продолжал держаться, готовый в любую секунду рухнуть на кровать. Как же тепло, как же спокойно. И сквозь это всё, словно безумный ворон, в окно долбится реальность и жизнь за стенами этой комнаты.
- Нас предали.
Не говорит, выдыхает. Тихо, еле слышно. Марион хочется рассказать, хочется поделиться именно с ним. А что если он не примет? А что если плевать он хочет на то, что за пределами Обер, на её мир, на её жизнь. Она не верит в свои же предположения, но чувствует, как вновь напрягается, прижимается ближе.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-15 05:18:19)

Нужно было молчать. Ты разве не умеешь? Разучилась? Сохрани всё в себе, тебе есть с кем это обсудить. С кем обдумать. С кем решить. Нужно было. Вот только слова уже сказаны, назад их не вернешь. Внезапное проявление слабости, а сколько стыда. Да знать бы ещё, почему стыдно. Просто не привыкла делить с кем-то свою жизнь. Готова любому дать руку помощи, а сама попросить не в силах. Может, поэтому Марион всё еще одна? Сила и самостоятельность прёт через край, стоит бы усмирить поток, но хлещет, словно гейзер, не подпуская никого. Обер всегда «сверху», потому что невозможно совладать, да и ее партнерам-на-ночь это нравилось.
Марион, облизнув палец, осторожно и мягко оттерла остатки пепла с груди Келли. В виске всё еще пульсировало слово «зря».
- Эй... что... погоди...
Обер слабо, слишком медленно, на большее и не способна, тянется в руке Люка, но дымящийся окурок уже скрыт в его кулаке. Марион моргнула. Регенерация не повод так поступать со своим телом. Это её слова так подействовали? Что за глупый вопрос.
Что же ты творишь, Келли.
Француженка все-таки дотягивается до руки мужчины, с какой-то довольной усмешкой внутри себя отметив, какие же все-таки у него длинные и тонкие пальцы. Женщина пытается мягким движением своей ладони разжать кулак. Слишком много мыслей, которые хочется отхлеснуть. Бежать от реальности? Дурацкая идея. Она сама выбрала путь насилия и крови, и не стоит отрицать. Впрочем, Марион и не отрицает. Но что Келли об этом думает. А думает? А будет ли?
Обер чуть дергается, вновь услышав его голос. Другой голос. Поверни назад. Молчи, слышишь? Сведи всё на нет. Ты умеешь. Хорошая девочка, не рушь же эту идиллию. Поздно.
Объяснить. Было бы что объяснять. Ей самой  интересно.
- Кто-то, - Марион тут же замолчала. Подумай еще раз. - Кто-то слил о нас информацию. О нашем деле сегодня. И нас накрыли, - Обер  инстинктивно постаралась приблизиться еще, хотя куда уж ближе. А не испугается ли он, что она не отпустит его? Или же не сможет отказать, если он попросит уйти?  - Именно поэтому я оказалась на пороге твоего дома с дыркой в животе. Если бы всё прошло гладко, твоё место так и осталось бы незамеченным, - с губ  чуть ли не срывается извинение, хотя она знает, что не виновата. - Они забрали одного из наших, - какое-то лёгкое волнение всколыхнулось где-то внутри слабым напоминанием, скрывшись в тепле тела Келли, - как ты уже знаешь, тех, кто переходит нам дорогу мы не оставляем живыми, - я хочу рассказать тебе всё, хотя бы ты залечи мою душу,  - я не знаю, к чему я тебе это рассказываю. Просто, - хочу, чтобы ты вспомнил, кто я, - как же слаба связь между людьми, - я не хочу уходить, - и..., - мне страшно, - и наша «семья» дала трещину.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-16 13:19:17)

С каких пор она присматривается к любому, даже самому незначительному, движению?  Марион выдохнула, чувствуя сковывающую неловкость за то, что она, как же смешно и нелепо это звучит,  женщина. Бегать в масках на перевес с автоматом явно не дело для слабого пола. Стой у плиты, собирай по всей квартире грязные носки, да стирай, а потом, глядишь, появится маленький, пускающий слюни спиногрыз, вопящий но ночам, но такой милый. По крайней мере, он должен быть милым. И вот столь прекрасная, идеальная для многих, жизнь совсем не кажется столь красочной для неё. Серая. Тусклая.
Интересно, а когда они устроят гетто для мутантов?
Едва заметная усмешка. Она борется ради себя или ради будущего? И борется ли? А что смешно, Марион готова бороться со своими страхами, но не готова бороться с Люком Келли, высоким парнем, что смотрит безразлично из своей бронированной раковины на мир, отгородившись от него. Это его не касается. И как же так получилось?
- Скверное.
Повторяет Обер, кивая, а вот насколько все плохо, ей и самой бы хотелось знать. Или не хотелось бы? Всего-то нужно оторваться от мягкой кровати, от Келли, спустится вниз, взять телефон, а заодно и пачку сигарет захватить, да узнать, чем же дело кончилось. Но почему же Марион будто бы прикована цепями? Сама себя приковала. Только что.
- Я не знаю, не бери в голову, - Обер махнула рукой, - просто, если у нас действительно крыса, то представь,  - опять что-то кольнуло в правом боку, но Марион списала это на упрек своего подсознания, что всё еще отчаянно пытался заткнуть женщину, перевести тему в другое русло, - что это словно твой брат, не знаю, если у тебя брат, но включи воображение, так вот, если бы твой брат выпустил тебе пулю в черепушку. И вроде как это уже случилось, а принять невозможно, - Обер задумалась, - глупый какой-то пример. Чего принимать, если ты мёртв от пули-то в голову. Ай, ладно, - женщина ещё раз махнула рукой, - серьёзно, не бери в голову. Это совсем не то, о чём люди говорят в постели.
А о чём они говорят? Они вообще говорят?
Марион приподнимается, нависая над Келли, опираясь о его грудь, а внутри всё словно гипнотизирует — улыбайся, улыбайся, улыбайся. И губы действительно растягиваются в улыбке — довольной и ни капли не фальшивой. А как же хочется задать банальный и слегка туповатый вопрос: «А чего дальше?» Или они разойдутся каждый по своим делам, чтобы больше не пересекаться. Ей хочется, чтобы он сказал сам. Или просто боится услышать что-то против её приторно-розовых мыслей о том, что у неё появился мужчина, который, может быть, продержится с ней чуть больше, чем месяц. Может быть.
Марион наклоняется ближе, чувствуя столь привычный запах сигарет.
И какой же магией ты обладаешь, Келли?
А затем она вновь касается его губ, собирая с них ту горечь, что словно наполняла его.

Наверное, стоило остановиться, но как тут устоишь? Тем более, она же сама всё начала. Потому что это нужно им обоим. Хотя, Марион и не ожидала, что Келли вновь подожмет её под себя. Не то чтобы Обер сомневалась в возможностях мужчины, она скорее полагала, что тот, как это не странно, испугается. Но нет же, Марион опять внизу. Глаза блестят, тело вновь покрывается потом. На этот раз она стонет громче, словно бы расслабилась окончательно, не старается играть «прилежную девочку», хотя и в первый раз не пыталась. Всё ярче, горячее. Кажется, Марион что-то шептала. Не помнит. Может, его имя?
Француженка опять тяжело дышит, опуская ослабевшие руки, еще раз словно пригладив Келли по спине. Тело липкое, будто стянуто. Обер дернула плечом, выискивая в своей голове что-то, подходящее ситуации. А вообще, кто сказал, что обязательно нужно что-то говорить? Марион ладонью вытирает пот со лба мужчины, откидывая непослушные темные пряди назад. Он ей нравится. Сильно.
- Ты там в душ мне предлагал сходить, думаю, пора этим предложением воспользоваться.
Обер ловко выскочила из-под Келли, еще раз поцеловав, быстро, но всё равно уловив себя на мысли о том, что желание вновь поднимается где-то внутри.
Нельзя же так...
Марион покачнулась, чудом сохранив равновесие. Ноги будто бы ватные, а голова идет кругом, словно она прилично перепила. Но Обер не хочет  показать ему этого. Самоуверенность? Не совсем. Она не хочет, чтобы он волновался. Почему? На все почему Марион сама для себя отвечала: «Он мне нравится». Словно отмазка.
Как только за ней закрылась дверь, женщина выдохнула, облокачиваясь на нее.
Тебе подставляют плечо, а ты лишь улыбаешься, считая, что можешь всё. Нихера ты сейчас неспособна.
Женщина, прихрамывая, достигла раковины, тут же хватаясь за нее, внимательно изучая её белоснежный цвет.
Ну ладно, детка, подними голову, посмотри на себя.
Послушавшись себя, Марион оторвалась от изучения раковины, наконец-то посмотрев на то, как же она всё-таки выглядит. Зрелище было совсем не очень. Волосы спутались еще сильнее и даже привычное приглаживание не спасло, под глазами всё еще эти жуткие, ставшие еще больше, синяки, да и чрезмерная бледность всё никак не спадала.
- Ну и дерьмово же ты выглядишь, милая.
Улыбнувшись сама себя, Обер все-таки отпустила спасительную раковину, в надежде, что не рухнет прямо вот сейчас. Она была истощена еще после первого раза, а сейчас напоминала себе уже не лимон, а половую тряпку.  И даже в таком состоянии женщина думала о том, что всё еще, мать его, хочет Люка Келли.
Как только теплые струи воды коснулись кожи, Марион, покачнувшись, прижалась к холодной стене, закрывая глаза. Она никогда не засыпалась за рулём и уж тем более не отправлялась к Морфею стоя. Но всё случается впервые. Женщина сообразила, что что-то не так, когда оказалась внизу, сопроводив это грохотом. Обер, пару раз моргнув, соображая, что же всё-таки случилось, тут же отметила про себя, что сейчас её видок ещё более жалок.
Только не входи. Умоляю.
Марион с ужасом понимала, что сегодня Келли увидел её со всех худших сторон. И это, казалось бы, не конец. Обер тихо засмеялась, даже и не пытаясь встать. Так и осталась в несколько неудобной позе, орошаемая сверху сильными, теплыми струями, что периодически становились чуть ли не горячими.

Отредактировано Marion Ober (2014-05-17 03:38:35)