В этот предрассветный час, когда сознание, вынужденное бодрствовать, впадает в состояние сродни оцепенению, мир частично приобретает абсурдные нотки. Как если бы мозг, истосковавшийся по сновидениям, решил организовать тебе что-нибудь наяву, не менее странное. Пространство слегка мерцало. Или это настольная лампа?
Элис казалось, что над ней сомкнулись воды Стикса, а с поверхности продолжает доноситься музыка вперемешку с речью диктора на радио, который битый час берег ее от падения на стойку регистрации. Она только закончила заполнять журнал новоприбывших пациентов и наверняка, если упадет прямо сейчас, на щеке отпечатается какой-нибудь Джозеф Пучински.
Элис удалось подремать целых полтора часа: смена выдалась относительно спокойной, ей пришлось прийти на работу пораньше, подменить коллегу. Она рассчитывала поспать подольше, но среди ночи стали просыпаться пациенты, мучимые болью после операций. Элис подходила к каждому, вместо того, чтобы посылать в палаты интернов.
- Я к автомату. Тебе принести что-нибудь? – Девушка, потягиваясь, встала, стараясь подавить зевок. Уши на секунду заложило. Первые движения в вертикальном положении дались с трудом, спина затекла. Элис не любила такие растянувшиеся во всеобщей сонливости ночные смены, когда ничего особенного не происходит, но и поспать не удается из-за мелкой рутины, которую можно бы перекинуть на кого-нибудь, да совесть не позволяет. Вот, например, журнал регистрации. Или сортировка карточек плановых пациентов на утренний прием. Или актуализация базы данных. Эмма, вторая медсестра, всю ночь смотрела сериалы, но от происходящего на экране планшета действа, у Элис начинали слипаться глаза, а зевки учащались вдвое.
- Кофе. Много кофе. Целый чайник. Или нет, лучше кувшин. – Шепотом отозвалась Эмма, не отрываясь от экранчика.
Улыбнувшись, Элис встала из-за стойки и направилась к кофе-машине этажом выше. В ординаторской можно было найти аппарат куда лучше и с напитками качественнее, но кофе девушка не пила, а в общем аппарате можно было получить два вида горячего шоколада, лимонный чай, чай черный, морс (наверняка порошковый) и просто кипяток, если ни один из предложенных двадцати видов напитка тебе не подходил.
Угрюмо заворчал разбуженный нажатием кнопки автомат, загрохотали металлические внутренности, выплевывая пластиковый стаканчик. Элис оцепенело разглядывала пейзаж за окном, силуэты которого начинали проступать в предрассветном тумане. Набухшие чернилами вены-ветки деревьев еще хранили на себе отпечатки осенних ожогов. Кожица листьев совсем потемнела и шуршала под подошвами ботинок, словно обертка подарочной бумаги. Девушка любила осень. Яблочные пироги, тыквенный суп, гербарии, украшенные к Хеллоуину дома, охра и янтарь за окном. Но ноябрь, этот младший сын, выпавший из ячейки семьи холодами и излишней дождливостью, ей совсем не нравился. А сколько простудных заболеваний. Хвала богам, она медсестра хирургии и к сезонным сопливостям отношения не имеет, но вот нытье коллег с приходом ноября заметно возрастало.
Один стаканчик готов. Осторожно вытянув его из недр кофе-аппарата, ибо ожоги кипятком были в топе среди предпочтений ее неудачливости, Элис переставила кофе Эммы на подоконник и снова нажала кнопку. Она не обладала способностью к оживлению предметов, но могла поклясться, что кофейный автомат ее возненавидел, выплюнув второй стаканчик с таким остервенением, что тот зашатался на металлических штырях. Возможно, ей все это приснилось. Снилось. Сон. Как это хорошо – спать. Под монотонное гудение автомата, глаза начали закрываться.
Море волнуется раз.
Море волнуется два.
Море волнуется три. Морская фигура зам…
Шорох шин волной звука прошил ее, словно электрический разряд. Карета скорой помощи. Сколько она так простояла, уткнувшись лбом в кофе-автомат? Наверняка фельдшер звонил, предупреждая о прибытии. Как она могла не услышать, при гробовой-то тишине, пусть и разница с телефоном у нее была в этаж.
Элис ринулась вниз со всех ног, оставив кофе стынуть на подоконнике.
Эмма была уже без планшета. Удивленно окинув взглядом запыхавшуюся коллегу, она коротко хохотнула, но отпустить ехидный комментарий не успела – двери лифта раскрылись и медбрат вывез кушетку с чем-то грязным и бессознательным на ней. На бомжа вроде бы не похож, хотя мало ли что.
- Ты уверен, что его к нам, а не сразу в реанимацию? – Эмма выглянула из-за стойки регистрации. Кроуфорд подошла к фельдшеру и забрала у него карту вызова, мельком ее проглядывая.
- Эмма, сбегай за доктором. Мы пока снимки сделаем.
Элис преобразилась. Сон как рукой сняло, от бега по лестнице на щеках появился румянец, прям-таки цветущая барышня. Только вот взгляд тяжелый, да складка между бровей. Распоряжаясь транспортировкой новоприбывшего в рентген-кабинет, Элис представляла себя врачом. Подбородок сам собой вздернулся вверх, но тут она заметила взгляд санитаров на браслет Уробороса и ее словно холодной водой окатили.
Снимок грудной клетки только подтверждал перелом ребра, внутренних кровотечений доктор не обнаружил, а вот легкое сотрясение головы заподозрил. О гематомах можно было не заикаться: как говорится, налицо. Пока санитары осторожно переодевали мужчину, все еще находящегося в бессознательном состоянии, Элис с доктором и Эммой успели обсудить, какой, все-таки, парень счастливчик. Мексиканец, вызвавший скорую, причитал так громко, жалостливо и бессвязно, что фельдшер уяснил только – били группой и с душой. А Элис часто приходилось регистрировать кровавые мешки вместо людей, после схожего развития событий.
-…нейрохирург его завтра утром посмотрит. Стоп. Уже сегодня. Девочки, оставляю счастливчика на ваше попечение. – Улыбнувшись, доктор вышел, вместе с санитарами. Эмма убежала следом сразу, как только узнала, что этажом выше леденеет на подоконнике ее кофе.
Элис осталась с новоприбывшим наедине в палате интенсивной терапии, из которой его планировали перевести в общую сразу после осмотра хирурга. Присев на стул у кровати, девушка принялась обрабатывать ссадины, по привычке слегка дуя на ранку. В коллективе ее за это не раз высмеивали и журили, но Элис была непреклонна, ссылалась на труды по психологии, а чаще просто отмалчивалась или показывала язык, после чего разговор окончательно утрачивал серьезность.
Счастливчик. Да, он счастливчик. И ему еще обязательно повезет, позже, когда нейрохирург придет диагностировать сотрясение. Уж Элис постарается, чтобы повезло. Главное – не уснуть над пациентом с ватным тампоном в руке.

-…Доброе утро. – Пробормотала Элис, едва не выронив щипцы с тампоном. От неожиданности она резко вдохнула, но не вскрикнула, хотя хотелось. После бессонной ночи все реакции притуплялись, даже если диковатый мужик хватает тебя за руку.
Нельзя с уверенностью сказать, чего она испугалась больше – внезапного пробуждения Спящей Красавицы с клещевым захватом ее запястья, или сломанного ребра, которое хоть и обезболили, но на время и за это время оно еще успеет отыграться, особенно если так буйствовать. Мозг услужливо подбросил масляные термины «пневмоторакс», «гемоторакс», «посттравматическая пневмония» и еще с десяток не менее неприятных вещей в огонь ее тревоги. Она осторожно потянула кисть на себя, высвобождая запястье, но отпускать ее, видимо, не собирались и девушка смирилась.
- Не волнуйтесь, Вас привезли по скорой помощи после драки, без документов, но с переломом ребра и подозрением на сотрясение мозга. Поэтому, будет лучше, если Вы снова примете горизонтальное положение. – Элис дружелюбно улыбнулась, красноречиво переводя взгляд на свое запястье. И увидела то, что видел пациент – нанобраслет.
Прошло то время, когда Элис переживала как на нее посмотрят новоприбывшие больные. Некоторые из них возмущались, писали жалобы на имя Главврача, мол, не желаю, чтобы меня лечил мутант. Но со временем как-то утряслось. Главврач приглашал ее ассистировать на сложных операциях и пациенты не выступали против. Кто-то шептался, что у нее способность исцеления, или эмпатии. Элис знала о слухах, но не опровергала ни один.
Бывало, на нее смотрели искоса, но не так пристально, не так бесцеремонно, как этот мужчина. Вроде бы и не враждебно, но было что-то в его взгляде, что заставило Элис покраснеть. Захотелось снова начать извиняться, как десять лет назад, оправдываться и отводить глаза.
- Я давно здесь работаю, ни одного землетрясения на счету, ни одного потопа. – Попыталась пошутить Элис, вымученно улыбнувшись. – Для тревоги нет причин.
В глаза словно песка насыпали. Она ждала, когда вернется Эмма, объявит о конце смены и Элис поедет домой, к горячему душу, одеялам, подушкам, коту, который наверняка проголодался достаточно, чтобы превратить твою жизнь в Ад, если опоздаешь на выкладку пищи в миску. Нет, Эйнштейн никогда не кусал ее и не царапал, но спать после смены в рамках мести не давал, сбрасывая со стола и подоконника вещи, впиваясь когтями в одеяло и мурча под ухо.
- Не возражаете, если  продолжу? Может попасть инфекция. – Он напоминал ей маленького мальчика. В больнице для взрослых редко встретишь настоящих детей, но сколько попадало на прием недоповзрослевших взрослых – уму не постижимо. И в большинстве свеем – мужчины. Кто пол-зарплаты тратит на радиоуправляемый самолет, который потом ему же в голову и прилетает; кто за раз решает выпить пол-пачки лекарств, мол, быстрее и действеннее лечение пойдет. Разумеется передозировка, воспитательные беседы и неловкость, высмеиваемая потом в сестринской, под гудение микроволновки и чайника. Вот и теперь Элис чувствовала себя взрослой, ответственной за объяснение каждого действия и его последствий. Мол, сыночек, не бей Саймона лопаткой по голове, Саймону будет бо-бо (Элис люто ненавидела все эти бо-бо и вавы, это был чуть ли не единственный действенный способ вывести ее из себя контрольным выстрелом).
Элис пристально разглядывала лицо незнакомца и сердце сжималось от странного чувства, сродни состраданию и нежности. Она научилась не принимать близко к сердцу чужие горести, из-за которых люди попадали в больницу, но способность к искреннему сочувствию не потеряла. И эта способность, ничуть не сверхъестественная, пульсировала в ней сейчас, заставляя видеть испуганного ребенка вместо взрослого мужчины. Только боль в запястье отрезвляла. Такой «ребеночек» одним движением может сломать ей руку. Пожалела овца волка. Надо бы Эмме сказать, что очнулся, пусть нейрохирургу на шестой этаж телеграфирует.

Отметины на запястье начинали нерешительно розоветь, а Элис все еще в недоумении смотрела на своего пациента, пальцы едва сжимают щипцы, вот-вот выпадут. Как-то так вышло, что рук ей никто и никогда не целовал. Не считая экзальтированных особ в маминой церкви, но они не в счет. Толпы восторженных людей использовали каждый удобный случай, чтобы прикоснуться к тебе, обнять или погладить по волосам. Элис это пугало, она старалась ненавязчиво отстраниться, но ее тут же замыкали в круг и принимались молиться за счастливое будущее рабы божьей, вызывая в глубине души удушливый приступ клаустрофобии, который до сих пор на мгновение стискивал ее сердце, стоило только кого-нибудь обнять, даже по собственному желанию.
И вот, мужчина, назвать которого «странным», означало вообще ничего не сказать, целует ее запястье и там, где его щетина коснулась ее кожи, покалывание разрядом тока пробежало по всей руке, пригвоздив девушку к полу. За окном светлело, тени деревьев, подсвеченные уличным фонарем, блекли и бледнели под гнетом медленно выползающего солнца, намеки на которое только зарождались в сыром тумане. Элис попыталась улыбнуться, ее лицо дрогнуло и изобразило некое подобие, в то время как хозяйка была поглощена рефлексией.
Мужчина молчал и это смущало. Обычно, придя в себя, пациенты принимались задавать глупые вопросы, в духе: «Где я, что со мной?», или спрашивали, сообщали ли об их состоянии супругам, родственникам, начальству (конченные карьеристы, встречались редко, но жил вытягивали вдвое больше остальных). Этот же не издал ни звука. Элис все еще медлила, разглядывая мужчину, не боясь встретиться с ним взглядом. Запястье отзывалось едва ощутимым покалыванием. Вид потрепанный, да и не мудрено - после того, что описал мексиканец фельдшеру, вообще странно, что лицо незнакомца не распухло от побоев. Видимо, успел закрыть. Для одного против четверых, он выглядел слишком хорошо. Ее улыбка потеплела, стала живее и искреннее. Раз пациент больше не выказывает сопротивления, она может продолжить, а разбираться с установлением личности и прочей бюрократией, будет кто-нибудь другой.
Надо бы переключить лампу у койки на люстру. Так как пациент пришел в себя и верхний свет больше не мог ему помешать, а ей было бы гораздо удобнее, Элис подошла к выключателю у двери.
- Берегите глаза, - предупредила Элис, щелкая выключателем и, вернувшись, выключила настольную лампу. Можно было бы сначала выключить ее, а потом включать верхний свет, но Элис старалась оставлять в помещении как можно больше света – однажды прочла заметку о влиянии света на рост гормонов счастья и сомнительные данные напрочь въелись ей в голову.
Девушка сменила тампон на чистый, заново нанесла антисептик и продолжила обрабатывать ссадины, прикрепляя пластырные полоски, если того требовала глубина ранки. Работа монотонная и успокаивающая. Момент, когда то, чем ты являешься, неотделимо от того, что ты делаешь. Было время, когда Элис боялась стать удручающе бессмысленной, обнаружив в себе склонность к приспособленчеству, достижению примирения с окружающей действительности, которое не вело к какому-либо прогрессу в ее жизни. Она оставалась на месте. Она была скучным, линейным объектом, фоново существуя среди яркой жизни своих знакомых. И это нисколько ее не тяготило. Позже, Элис пришла к выводу, что то, чем она занимается гораздо важнее, чем то, чем она является и эта мысль здорово ее подхлестнула. Да, ей не удается стать врачом (это пока, конечно), но зато она станет лучшей медсестрой в истории всей больницы, а то и страны (слишком громко сказано, зато как греет эта мысль).
Но только в те моменты, когда она сама выполняла перевязки или зашивала глубокие порезы, сама Элис и ее призвание были неотделимы от того, чем она занималась. Кроуфорд этим мгновениям радовалась и внутренне светилась, а коллеги считали ее помешанной на работе. Ну и пусть.
Обеззараживая ранки, Элис мысленно напевала мелодию, прицепившуюся к ней еще вчерашним вечером, что-то легкое и лиричное, из Шнитке. Но, задумавшись о своем, не сразу заметила, что напевает вслух.
«Черт, мне срочно нужно поспать», подумала она, умолкая. К счастью, ее работа почти окончена, скоро она сможет умыться ледяной водой и очнуться от полусонного настроения, которое обрушивалось на ее ресницы тонной непросмотренных за ночь снов. Она надеялась, что пациент уснет и ей не придется краснеть за свое мычание, но нет, он не спал. Молчание становилось неловким.
- Ммм… Вам лучше отдохнуть, поспать. – Пробормотала Элис, чтобы хоть что-то сказать. - Возможно, Вы захотите заявить в полицию, это нередкая практика среди пациентов, пострадавших от драк.
Произнесла она, прикусив губу с внутренней стороны. Драки Элис не любила, более того, она их ненавидела и боялась. Не только из-за детских воспоминаний, но и из-за каждодневной необходимости смотреть на пострадавших от них.
- Если голодны, завтрак только через три часа, но я могу договориться, чтобы Вам что-нибудь принесли. Будете?
Элис хотелось спросить, может ли он говорить, помнит ли, что с ним произошло, как его зовут и кучу всяких мелочей, но она не стала. Спросит кто-нибудь другой, а если вдруг ей станет интересно – возьмет карту и прочтет «показания». К чему навязываться. Да и мало ли, что он за человек. Она просто закончит свою работу и уйдет. Ну, или, принесет ему еду и уйдет. Хотя даже этого от нее не требовалось. Просто странный незнакомец ей понравился. Запястье уже не болело, но следы от пальцев еще розовели на бледной коже.

Отредактировано Alice Crawford (2013-11-02 16:58:25)

Чужое имя примерзло к ней намертво, бесполезно сопротивляться и поправлять. Липкими, слишком звонкими звуками касалось ее слуха, заставляя привычно морщиться, как если бы каждый раз наполняя чашку кипятком, расшатанная ручка чайника дергалась и пара обжигающих капель попадала на руку. Не больно, но неприятно. И чуточку обидно.
Но произносили ее ласково и по-доброму, как тут сердиться и возмущаться. Оставалось только втайне негодовать. Негодование у Элис часто выходило не взаправдашним и только смешило окружающих. Вот и сейчас она только скорчила рожицу вдогонку Эмме, но та ничего не заметила.
Красавец. Она назвала его красавцем. Элис сама не знала, почему ее так задела фраза Эммы, уж точно не из-за «Элли». Она искоса посмотрела на пациента. Ну нет, она знает его меньше часа, да и вообще, с явной придурью мужик и поадекватнее попадали к ним в больницу, но ничего внутри не ёкало. Элис мысленно вздохнула с облегчением, когда Эмма вторглась в душную неловкость молчания, сгущающуюся под потолком палаты. Но ей определенно не понравился заинтересованный взгляд коллеги в сторону ее пациента. Её. Да ведь она даже не врач, значит не её он, совсем не её, а общественный.
«Фу, бред какой», Элис устало потерла глаза, откладывая в сторону щипцы и стирая капли дезинфицирующего раствора с прикроватного столика. Аккуратно сложила в металлическую ванночку инструменты и лекарства, внимательно осмотрела палату - не надо ли что поправить, убрать, задвинуть; не нашла ничего, что требовало бы ее вмешательства и осталась собой вполне довольна. Душевное равновесие, пошатнувшееся было на доли градуса, восстановлено. Спокойствие, только спокойствие и неудержимая тяга доползти до горизонтальной поверхности и заснуть. Наверное, она вздремнет немного в ординаторской, а потом домой.
Элис направилась было к двери, но задержалась у койки, напоследок коснувшись плеча мужчины и тепло улыбнувшись блаженному.
- Поправляйтесь. – Пожелание привычно сорвалось с ее губ, с полным отсутствием заучености, которая невольно вырабатывается у работников медицинской отрасли через пару лет работы, но с максимальной искренностью. Коллеги удивлялись, как мисс Кроуфорд умудрялась живость сострадания к каждому пациенту, даже к тем из них, кто продолжал возмущаться ее присутствием в штате больницы. Элис только плечами пожимала. Так или иначе, до матери Терезы, как и до должности врача, ей далеко. Просто она любила свою работу со всеми ее горестями и недостатками. Было время настроиться и смириться.
Погасив верхний свет, Элис вышла, оставляя из палаты остатки искусственного освещения, жадно ринувшегося внутрь из ярко освещенного по случаю начала новой смены коридора. Предрассветная хмарь лизнула ее в спину и Элис выпустила зевок, зреющий в ней все время проведенное в палате. Домой, домой, скорее домой, кормить кота и видеть долгожданные сны.

Дверь глухим щелчком отгородила сонную Элис от просыпающегося города, шумно вздыхающего великана, смахивающего с себя остатки сна. Она успела застать оголившиеся под солнечными лучами ребра белесых облаков и намечающиеся вереницы первых автомобильных паломников, стремящихся успеть на работу до пробок. В подъезде же звенела тишина.
Кот встретил ее излюбленным приемом прохода в ноги. Опасно балансируя на одной ноге в процессе стягивания сапога, Элис заметила тень отпечатка чужих пальцев на своем запястье. Улыбнувшись и едва не рассыпавшись косточками по коридору подобно мультяшным персонажам, девушка наскоро умылась, покормила кота и завалилась спать под благодарное мурчание.
Снился ей чудак из палаты интенсивной терапии. Его сердце стучало в унисон с жемчужинами лекарства капельницы, разбивающимися о кристально прозрачную поверхность, по которой разбегаются круги. Круги времени. Они становятся все шире и шире, расползаясь по всему пространству палаты, Элис бросилась было спасать чудака, но круги затянули ее, маленькую и беспомощную. Вот она тонет под неумолимый отсчет клепсидры, вот она кричит и в горло плещется горечь воды, вот кто-то тянет ее за руку на поверхность. Элис больно. Элис страшно. Ей кажется, что еще немного и рука отпустит ее, позволит утонуть. Но рука держит крепко и вскоре девушка видит размытые черты лица ее обладателя – чудак улыбается ей и пытается что-то сказать. Она улыбается в ответ, но не понимает ничего из сказанного – до нее доносится только кошачье мяуканье, с каждым мявом становящееся все настойчивее и наглее.
Кот проголодался.
Элис очнулась. Стрелки часов перевалили за шесть вечера. Зевая и потягиваясь, Кроуфорд села на кровати, потирая запястье, синяки на котором окончательно закрепились и цвели, переливаясь голубовато-лиловыми оттенками. Вспомнив свой сон, Эл осторожно прикоснулась к ним.
Кот, почуяв неладное, обнюхал синяки, но не нашел в них ничего интересного. Истошно взвыв, на случай, если хозяйка забыла о своих обязанностях, Эйнштейн гордо прошествовал на кухню. Послышался скрежет когтей о дверцу холодильника.
- Да иду я, иду. – Пробормотала Элис, сползая с кровати. Выстуженный распахнутым окном пол обжег ноги.
Весь день, прибирая квартиру, заготавливая вкусняшки на дневную смену, развешивая вещи на сушке, Элис не могла выкинуть из головы ночного чудака. Хотя, казалось бы, что в нем особенного? Ее бывший несостоявшийся жених был по-краше, да и по-адекватнее, а нет, вспоминает его сейчас и губы улыбка не трогает, хотя знала дольше чудака, да и расстались не врагами.
Следующим утром, едва заступив на смену, Элис первым делом решила навестить своего пациента. Он, конечно, был не ее, но про себя всех людей, которым ей удавалось помогать, Эл называла своими.
Его собирались выписать к концу недели. Сотрясения не нашли, но полежать в общей палате пару дней – не лишнее. Элис просмотрела карту, удостоверилась, что все в порядке, но от визита не удержалась. Эмма успела насплетничать, мол, дурачок он, глухонемой к тому же и Элис, представив, что к нему за все время никто не зайдет навестить, не выдержала.
Дождавшись перерыва, она отправилась в палату, в которой он лежал все еще на правах единственного гостя и слава богу, обилию пациентов Элис никогда рада не была – больше здоровых. Дверь едва слышно скрипнула.
- Доброе утро. – Девушка улыбнулась, заходя внутрь. В руках она сжимала бумажный кондитерский пакет собственноручно испеченного печенья. – Здешняя еда не самого лучшего качества, хотя и не худшего. Я принесла Вам гостинцев, Вы везучий, здесь у половины пациентов сахарный диабет, особо не подобродетельствуешь.
Эл рассмеялась, радуясь, что чудак ее не понимает. Только сейчас она оценила все потенциальные возможности глухонемых – можно нести перед ними абсолютную чепуху. Если, конечно, они не умеют читать по губам. В таком случае, нужно побольше улыбаться.
Элис протянула чудаку печенье.

С тех пор, как ее чудака выписали, все силы Элис шли на борьбу с рассеянностью, которая никогда не была ей свойственна. Не в таких масштабах. Все мечтатели временами склонны к задумчивости и легкой меланхолии, но всю рефлексию девушке удавалось благополучно доносить до дома и уж там преспокойно мечтать себе, да задумываться, расколупывая ложкой карамельные наросты на ореховом мороженом под густые и насыщенные, словно пряный черный чай, мелодии черно-белых фильмов. Ей было радостно и легко. Склонная к мимолетным влюбленностям, она часто уносила в сердце образ ямочек на щеках, или пластичных жестов, а то и льдисто-голубых глаз, сверкавших из-под полуприкрытых ресниц, стойко выдерживающих наплыв солнечных бликов сквозь стекло автобуса. Все эти фрагменты, принадлежавшие разным незнакомцам, послушно ютились в ее сердце, накапливая в себе нежность и тепло. И вот однажды, в один из рабочих дней, когда Элис в очередной раз заглянула в палату к чудаку, которому невероятно везло оставаться в палате единственным хозяином,  ее сердце дрогнуло, переполненное.
Так Элис и стала рассеянной, невпопад отвечая на вопросы и переспрашивая собеседника. Коллеги смеялись, мол, ты чего, влюбилась? Эл послушно улыбалась и утверждала обратное, в то время как фрагменты, почерпнутые ее влюбленностью прежде, постепенно складывались в одно целое до тех пор, пока не осталось ни единой лишней черточки, ни одного намека на то, что когда-то они принадлежали разным людям. Нет, теперь это был один человек. Один чудак.
Кто бы мог подумать, что когда-нибудь Элис выронит из рук стопку больничных листов, засмотревшись в окно, где, как ей показалось, мелькнула его фигура. Кто бы мог подумать, что ей так понравится это чувство легкости в подреберье, едва ощутимое покалывание в кончиках пальцев и абсолютная безысходность в мыслях – она была уверена, что чудак исчез из ее жизни, как уходят из нее десятки незнакомцев, бывших владельцев тех черточек, что грели ее сердце, мазохистом ухватившееся за свое одиночество. В глубине души Элис сама была той еще чудачкой.
С грустной улыбкой она смотрела на свой браслет, угрюмо подмигивающий ей из вечерней темноты автобусного нутра. Она старалась не думать о той возможной жизни, если бы ей суждено было родиться обычной. Без мутации. Элис считала, что подобные мысли не могут привести ни к чему хорошему, они отрывают сознание от радости настоящего, от возможности нынешнего и угнетают. Воображение способно разрисовать мечту ярчайшими красками, так почему бы не пустить его в правильное русло? Не в депрессивное «я была счастлива, если бы…». «Бы» всегда лишнее.
Элис была умной девушкой и часто давала себе умные советы, вот только… Да, она нечасто им следовала, периодически замечая за собой эту черту и раздражаясь. Ох уж эта Алиса. Если бы только отец не подарил ей эту злосчастную книгу. Если бы он бросил пить. Если бы чудака выписали на пару деньков пораньше, возможно, Элис хватило бы времени перебороть чувство, вытесняющее из головы все нужные и важные мысли. Фу, гадкое «бы».
Шли дни и десятки пересмотренных черно-белых лент. Шел дождь со снегом и снег с дождем, погребая город под сражениями сверкающей в свете рекламных вывесок ледяной кашицы.
Начиналось новое утро, внезапно солнечное, идеально подходящее для утренних потягиваний и терпкого вкуса чая под мурчание сытого кота. Кот-то был сыт, а вот Элис оставался только просроченный йогурт, который жалко было выбросить и девушка все собиралась испечь из него что-нибудь, но времени не хватало и йогурт грустил в одиночестве на полке холодильника вторую просроченную неделю.
Элис работала без выходных всю неделю и завтра ей снова предстояло выйти на смену. Самое время навестить Кассандру из продовольственного на углу, которая с болезненной заботой норовила укомплектовать холодильник Элис армией консервированной фасоли и полком булочек посвежее, да пожирнее. Мол, ты с этой работой совсем отощала, глазоньки бы мои на тебя не смотрели. Каждый раз, стоило Эл появиться на пороге магазина, как Кассандра выныривала из-за стойки продавца, недовольно оглядывала ее и, цокая языком, уводила вглубь магазина, в путешествие за продуктами на неделю. Они не были подругами, но так давно знали друг друга, что успели возомнить себя таковыми. Элис слушала добродушный треп Кассандры, чей грудной голос был громогласен, даже если та говорила шепотом. Смеялась в ответ на байки, поддакивала в нужных местах. Кассандра была обычным человеком и ей было плевать, мутант ты, или нет. Оба ее ребенка, сын и дочь, родились мутантами и им неплохо доставалось в школе, Кэсс очень переживала по этому поводу и за Элис ухватилась, как за спасательный круг стабильности, вероятности нормального будущего, которое может ждать ее детей. Элис никогда ее не разочаровывала, с радостью сообщая, что у нее все хорошо, просто замечательно, на работе нареканий нет, «я, похоже, влюбилась, Кассандра». Крупные, лоснящиеся добродушием и искренностью,  черты лица Кэсс дрогнули, бабища сжала Элис в объятиях и закинула в тележку пару килограмм картошки.

Огромные бумажные пакеты заслоняли от Элис лестничную клетку. Где-то за дверью скребся кот, который обычно не проявлял особого любопытства к двери, послушно ожидая хозяйку на коврике.
- Эйнштейн, я иду! – Скрежет прекратился. Эл пыталась достать ключи из кармана, не выронив при этом пакеты, но тут что-то попало ей под ноги. Что-то живое.
Коротко вскрикнув, Элис все-таки не удержала один из пакетов, зато благополучно удержалась сама, не рассыпавшись по всей лестнице вместе с картофелинами. Банка фасоли все еще грохотала по лестнице, стремясь на свободу в двух этажах от Эл, когда улыбка пробилась сквозь сильнейшее изумление.
- Здравствуй, чудак. – Вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать о том, что говорит. В ее мыслях он всегда был чудаком. Прозвище, странное и теплое, так слилось с его образом, что вырвалось случайно, едва подвернулась возможность ускользнуть от ошарашенного сознания. - Я… Ты…
Ее взгляд упал на цветы. Элис покраснела, надеясь, что солнечный свет, бьющий ей в спину, скроет румянец от глаз чудака.
Он нашел ее. Он нашел ее!
Стоп. Как он ее нашел?
Банка продолжала свое оглушительное путешествие к счастью, от которого, судя по звукам, она была на волоске и паре этажей.

Отредактировано Alice Crawford (2014-01-12 13:42:18)

Элис несколько секунд пристально вглядывалась в лицо чудака, но не почувствовала в душе перезвона тревожных колокольчиков. Интуиции Эл доверяла превыше всех других чувств, благо шестое у нее было изрядно прокачано суровыми условиями, в которых прошло ее счастливое детство. Когда отец склонен впадать во внезапные приступы ярости, ничем не обоснованные и с трудом предугадываемые, невольно учишься воспринимать опасность, не надеясь на зрение и слух. Интуиция молчала и Элис не хотелось подвергать ее решение сомнению – какая разница, как он ее нашел. Главное – нашел же, вот он, рядом стоит, продукты собрал, избавив ее от неловкости, но только добавляя растерянности. Очнулась девушка, только когда на нее выжидающе посмотрели. Мысленно пожав плечами, она сунула руку в карман, сначала показавшийся ей пустым. Похолодев, Эл чуть было не решила, что ключ завалился за подклад пальто – вечно ей не везло в досадных мелочах. Неизвестно, личная ли это была особенность, или спасибо стоит сказать «суперспособности», но мириться с подобным раскладом вещей Элис привыкла давно. Ключ вскоре нашелся среди мелочи и листовок, которые она по доброте душевной благодушно набирала от бесчисленных промоутеров и отправляла на пмж в карман. В конце недели стопки скапливались. Жаль, нынче макулатуру на собирают, вот на чем Элис смогла бы действительно разбогатеть. Иногда она продумывала подобные сумасшедшие планы до мелочей, начиная от захвата аллергического отделения, когда наступал сезон апельсинов и пациенты в презентах меняли шоколад на фрукты, заканчивая бесчисленным богатством, которое свалится на них с котом, стоит найти на свалке расстроенный рояль и обнаружить его внутренности, среди которых скрывается выигрышный лотерейный билет. Стыдно признать, но наверняка подобная тяга к небылицам ей досталась от отца. Если подумать, не слишком опасная черта. Мечтатели в большинстве своем люди безобидные. Хотя любая система дает сбой.
Элис искоса взглянула на чудака и не смогла подавить улыбку. Дверь открылась после толчка бедром, вошедшего в привычку – петли только недавно смазали.
За дверью ждал злой как черт кот.
- Эммм. Знакомься, это Эйнштейн. Осторожнее, он кусается. – "Господи, я даже имени его не знаю", закусив губу, Эл скинула сапоги и отправилась на кухню, относить продукты. Было что-то нереальное в сложившейся ситуации, словно она так и не проснулась, но с минуты на минуту придет кот и потребует законный завтрак по распорядку. – Не обращай внимания на беспорядок, я не ждала гостей.
Элис немного лукавила, пускай и без умысла – в ее доме всегда был порядок и чистота. Да, журнальный столик прогибался под хаотическим нагромождением книг, от научной литературы до художественной, составленных вперемешку. Да, на комоде обнаруживались неубранные старые диски и кассеты, к которым Эл питала необъяснимую нежность, игнорируя мельчайшие жесткие диски, вмещающие в себя тысячи фильмов, хотя и эти у нее были. Но подобные элементы интерьера ничуть не создавали впечатление хаоса, сколько бы хозяйка не сетовала на свое раздолбайство.
Вот кто гостей точно не ждал, так это Эйнштейн. Элис спиной чувствовала его взгляд, полный оскорбленных надежд.
«Только бы ему в голову не пришло погладить Эйни, я не помню куда положила бинты», с беспокойством подумала девушка, выкладывая продукты из пакета на стол.
- Будешь чай? – Иногда Элис забывала, что чудак не говорит. Иногда сомневалась, слышит ли он ее вообще. Но продолжала разговаривать, уповая на лучшее. – Могу приготовить что-нибудь. Теперь в холодильнике у дохлой мыши появятся собратья и товарищи. Надеюсь, правда, что только товарищи. Плесневелые собратья нас с Эйнштейном огорчают. Хотя, чего ему, наестся консервов и счастлив. Ты когда-нибудь пробовал кошачьи консервы? Кошек не обманешь, я почти уверена, что эти консервы – единственный продукт, в котором действительно мясо, а не генно-модифицированный крахмал, замаскированный под сою.
Элис смеется, кот требовательно трется о ее ноги и требует еды. Он всегда требует еды, не важно, ел ли он полчаса назад, или прошлым вечером. Морда выражает крайнюю степень недовольства. Элис казалось, умей Эйни ругаться – ворчал бы денно и нощно, по любому поводу, особенно из-за «незваных гостей».
- Мой рыцарь, - улыбнулась Эл коту, открывая банку с консервами, - вылитый Мавр.
Жестянка с противным скрежетом поддалась, соскальзывая на подушечку пальца. Из пореза тут же выступила кровь.
«Вдох-выдох», самой себе подсказала Элис, рассматривая ранку.
- Один мой знакомый рассказывал, что однажды у него какао из микроволновки выкипело и забрызгало все внутри. Он так разозлился, что лег на пол и лежал так, пока не успокоился. Честно говоря, я понятия не имею, к чему это говорю.
«Я даже не уверена, что ты вообще меня понимаешь», с улыбкой подумала Элис, по привычке зализывая ранку. Учитывая частоту подобных порезов, на этом месте пора бы образоваться мозоли, но та задерживалась.

Отредактировано Alice Crawford (2014-01-26 21:13:31)

Оцепенение. Случайной вспышкой памяти Элис воссоздает картинку: как подчеркивает это слово в многочисленных словарях и энциклопедиях. Наверняка для терминологического анализа гипотетической научной работы, приложение к иллюзорной возможности диплома. Она не помнит ничего, кроме скользящего по бумаге карандаша (а вокруг сенсоры, да стилусы, чертова зависимость от старины). Оцепенение. Состояние неподвижности под влиянием какого нибудь сильного чувства, потрясения.
Оцепенение. Слова синонимы: неподвижность, обмирание, ступор, каталепсия, остолбенение, отсутствие движения, онемение, покой. Покой. Состояние тишины, отдыха, бездеятельности, отсутствие беспокойства. Отсутствие беспокойства. Вот, что ее смущало. Элис не выносила посторонних прикосновений, особенно мужских – невольно всплывали детские воспоминания, окутанные удушливым запахом дешевых сигарет и перегара, отцовские приятели с тупыми ухмылками, их потные руки на ее волосах, стоило замешкаться поблизости.
Этого человека Элис не знала. Не знала какие фильмы ему нравятся, пьет ли он чай с сахаром или без, пьет ли вообще. Она попробовала достучаться до своего внутреннего голоса, мол, выручай, пропадаю почем зря. Но тот молчал. Разбирайся сама, сиречь тони.
«Нет», щелкает в ее голове паническая мысль. Только не снова, не сейчас и не так.
Элис резко выдыхает, ее так давно никто не целовал. С другой стороны, кто она ему? Просто случайная знакомица на жизненном пути, которую он незнамо как нашел (она для себя решила, что не хочет знать как и почему, не стоит). Вот уйдет он, безымянный, оставит свет из ее груди, а что она? Останется болтать с котом на пустой кухне, открытой любому сквозняку.
Элис поворачивается, ей так хочется посмотреть ему в глаза. Надо бы оттолкнуть и убежать в ванную, наверное. А оттуда звонить в полицию. Так поступают разумные и приличные девушки.
«Элис, много будешь думать – скоро состаришься», мысленно грозит себе Эл, еще один совет в пустоту – советам, тем более собственным, Элис следовала нечасто.
Она целует его, зажмурившись, чтобы внезапно не испугаться и не убежать в ванную, не вызвать полицию, не жалеть об этом остаток жизни. Ей так не хочется, чтобы он уходил. Ей так страшно на одно мгновение поверить, в то, что чудак останется.
- Я даже не знаю кто ты. – Думает Элис, и мысли срываются с губ шепотом между поцелуями. Какой шанс, что он ее слышит? – Но я хочу, чтобы ты остался.
Чайник послушно завершил свою миссию и теперь надрывался оглушительным ревом, который Элис не сразу заметила. Мягко отстранившись, Эл выключает чайник, неуверенно улыбается.
- Чай. – Повторяет она свое полу-утверждение, полу-вопрос. – Смородиновый самый вкусный.
Отсутствие беспокойства – это прекрасно, но Элис даже в школе хвалили за чрезмерную рассудительность, вот и аукнулось.

Ей послышалось. Ей наверняка послышался его голос, едва различимый шепот, мгновенно подхваченный резким порывом ветра от распаявшегося сквозняка. Всматриваться, щуриться, прятаться от оконных солнечных зайчиков, убаюкивать зуд фантомных объятий между ней и чудаком. Он улыбнулся. От лучиков-морщинок у краешков его глаз ей душно и горячо. Чашка чая жжет ладони, но Элис только крепче ее обхватывает, прислушиваясь к ноющей боли – очередная капля в чашу смирения и самообладания. Когда пьяный отец заносил руку над матерью, Элис всегда кусала до крови губы или внутреннюю сторону щеки – боль придавала ей сил и решимости.
Она несколько раз открывала рот, но звук не шел, мысли мелькали так быстро, что ухватиться за одну из них казалось невозможным. Словно чудак отнял у нее возможность говорить.
Что-то мягкое и шерстистое задело ее ногу, Элис вздрогнула. Эйни.
- Это все так странно. – Наконец выдавила Элис. Ей казалось, что она с большей охотой оказалась бы сейчас вместе с отцом в очередном игорном клубе, чем на собственной кухне. Там она точно знала кем является и что произойдет с ней через пару часов. В казино малышка Элли даже могла надеяться на трофейный молочный коктейль. Перед чудаком вся ее нервная система давала сбой. Ей не хотелось, чтобы он подходил к ней, Элис боялась того, что может случиться с ней и с ним. Она хотела, чтобы он ее обнял. Охватывала паническая атака, стоило допустить мысль: «А что если он останеся?..». Ее парализовало от мысли, что он может исчезнуть с ее неприбранной кухни, из ее хаотичной жизни, где все одно и то же, одни и те же. All around me are familiar faces worn out places, worn out faces… На самом ли деле она когда-то? Кого-то? Дни проходили и начинались заново. На самом ли деле она когда-либо любила? When people run in circles it's a very very mad world.
Она чувствовала себя маленькой потерявшейся девочкой, которую вдруг нашли, когда она уже успела окончательно отчаяться. Вот человек смотрит на нее сверху вниз, что-то говорит, вроде бы улыбается. Пытается успокоить. А она так испугалась, что паника застила глаза непроницаемой пеленой и сознание не может узнать его, решить кто перед ней – спаситель или бандит, который уволочет ее в подвал и продаст в Китай на органы. Отец часто пугал ее черными пластиковыми пакетами, в которых детей волокут на продажу в Китай (Корею/Австралию/Россию) и образ намертво засел в черепной коробке, вскормленный воображением.
Она смотрит на чудака в тщетной попытке узнать – спаситель, или бандит. А если вдруг бандит, то что мешает бандиту быть спасителем? Бывают ли у бандитов выходные? Бывают ли у совести отпуска? Едят ли кошки мышек, едят ли мышки кошек?
- Я не знаю. – Отвечает Элис на круговорот вопросов в своей голове. Она ненавидит эту книжку, книжку о потерянной девочке, у которой дома осталась некормленая кошка. Девочку, так и не ответившую на ключевой вопрос мироздания – «что общего у ворона и письменного стола?». Элис казалось, что если бы та девочка нашла ответ, то и у нее, Элис, все наладилось бы. Теория цветка в расселине стены. Взаимосвязь всего сущего.
«Да, в окно пролилась бы радуга, а по радуге сошел единорог и заколол бы всех кретинов в правительстве», с недовольством подумала Кроуфорд и ужаснулась собственным мыслям. Она старалась держаться подальше от политики. И единорогов. Эти милахи только в диснеевских мультиках безобидные, но Элис была воспитана в лучших традициях Википедии и доверяла исключительно Невидимому Розовому из общего числа единорогов.
- Я не знаю, что мне делать. Я не знаю как тебя зовут. Я не знаю, в своем ли я уме. – Она прячет лицо в нагретых ладонях и чувствует, как они холодят ее щеки. Элис вздыхает. – Что тебе нужно от меня? Давай я расскажу, как мы с Эйни живем. Когда у меня нет смен, что бывает довольно редко, мы с ним слушаем виниловые пластинки и смотрим старые фильмы, в которых все давно умерли, но там, в прошлом, они смеялись и жили. Они живы, если смотреть на них. Поэтому мы смотрим. На выходных я ругаюсь с соседями сверху, которые нас топят из-за неисправных труб. Они извиняются, мне становится неловко за угрозы официальных разбирательств, на следующих выходных все повторяется. Иногда мы печем булочки. Хорошо, булочки пеку я, но Эйни следит, чтобы тесто не убежало и вовремя кусается, если я отвлеклась. Булочки мы относим в приют или ночлежки. Иногда на нас ругаются тамошние «администраторы», если видят браслет. Они всерьез думают, что я могу отравить «нормальных» людей, из вредности или мирового заговора. Но это случается редко. Люди привыкают. У моего отца судебный запрет на приближение ко мне и матери, а еще я люблю енотов, но енотов нет в зоопарке Баффало. Что тебе нужно от девушки, которая всерьез расстраивается, не обнаружив енотов в зоопарке?
«Уходи пожалуйста останься» - на репите мелькает в голове, глаза зажмурены и Элис совсем не хочется расставлять знаки препинания или добавлять частицы. Ей хочется, чтобы ее обняли и повели смотреть енотов по Дискавери. Они с Эйни всегда включают Дискавери в это время и готовят ужин. Чудак останется на ужин? Чудак согласен смотреть Дискавери и мыть посуду? Элис не любит мыть посуду, но признает успокаивающий эффект этого занятия. Хотя лучше бы по старинке – пустырнику и посудомоечную машину. Вот что она купит на первую зарплату в должности доктора. Посудомоечную машину. Решено.